Родителям мою квартиру, мне съёмную? Нет, милый, тебе съёмную, а мне свободу!
А вот здесь бы шкаф от нашей стенки встал, задумчиво произнёсла Татьяна Петровна, обводя взглядами гостиную. Толькье кресло убрать, оно всё равно неудобно. Или куда ты его денешь, Аленка?
Аленка моргнула. Она не сразу сообразила, что эта женщина не дизайнер из «Домашних хитростей», а её свекровь. И что «здесь» это её, Женина, квартира. Квартира, купленная её же рублями. За двадцать восемь лет фриланса, бесконечных заказов, экономии на кофе и на себе.
Наверно, надену себе на голову, медленно ответила она, вставая с дивана. Я не поняла. Вы что, переезжаете?
Мы лишь обсуждаем, улыбка её, в которой победа превзошла тепло, ответила Татьяна Петровна. Мы с отцом Петровичем просто посмотрели. А что? Просторная квартира, дизайнерский ремонт. На съёмной нам неудобно, а у Петра после его глупой аварии долги не расплатить. И ты же понимаешь семья есть семья.
Слово «семья» свекровь произнесла так, будто Аленку к этому не относили.
Ты ведь умница, Аленка, у тебя есть доход, ты не пропадёшь. А мы старенькие где нам по съёмным углам мотаться?
Вам же по шестьдесят пять, отчеканила Аленка. Это даже не пенсионеры, а активное долголетие. Вон, кроссворды решаете, на дачу ездите. При чём тут моя квартира?
Татьяна Петровна поджала губу, обидно прикусила язык и вытащила своё коронное оружие.
Я, между прочим, родила тебе такого мужа. И именно он тебя поддерживал, когда ты по больницам бегала с этой анемией. А теперь, когда его брат в беде, ты поворачиваешься спиной?
Когда его брат врезался в столб на отцовской машине с чужой женой на пассажирском сиденье, Аленка с трудом сдержала голос, мне почемуто никто не звонил спросить, а не переехать к вам, пока Пётр зализывает моральные и кредитные раны.
Аленка, вмешался Пётр, пока делал вид, что занят на кухне, мы же просто обсуждаем. Родители не претендуют.
Аленка подошла к двери и шепнула:
Пока вы обсуждаете я живу. В своей квартире. Которую вы, видимо, хотите превратить в общежитие имени великомученика Петра. Не выйдет.
Только бы не закричать, подумала она, выдохнула и ушла в спальню.
Они с Петром не разговаривали три дня. Он подходил, говорил: «Тебе чтонибудь принёс из магазина?» или «Не забыла, что в субботу у мамы день рождения?». Она кивала молча, будто не слышала. В квартире висела вязкая, липкая тишина, в которой в каждой стене пряталась обида.
В субботу всё произошло.
Аленка, Пётр смотрел в окно, будто хотел выпрыгнуть, я понимаю, тебе тяжело. Но у родителей нет другого выхода. Кредит на отца, квартира уже выставлена. Через месяц они останутся на улице. А ты
Что?
Ты же сильная. Мы можем на пару месяцев в съёмную, а потом придумаем.
Она сначала хотела ударить его сковородой, потом обнять. В итоге просто спросила:
То есть я должна уйти из своего дома, потому что твои родители опять не справились с детьми?
Это не так. У тебя просто больше возможностей.
У меня больше мозгов. Я их не разбрасываю по чужим машинам, как твой брат. И не позволяю жене заселять без согласования, злой ухмылкой произнесла Аленка. Хочешь, подскажу, как будет лучше?
Как?
Собери вещи и вали.
Он замер. Впервые за всё время их совместной жизни он замер, не зная, что сказать. И она увидела в его лице не мужа, не защитника, а лишь тень.
Я не уйду, выдохнул он, это тоже мой дом.
Купленный на мои деньги.
Но мы же семья, Аленка. Разве семья не про жертвы?
Жертвы когда тебя просят, а не когда ставят перед фактом. Знаешь, в чём разница между жертвой и дурой? У первой есть выбор.
Она не кричала, не плакала. Просто достала чемодан его чемодан и поставила в коридор.
Ты можешь идти куда хочешь. Снять однушку, поселиться у мамы, спать у брата на крыше. А это мой дом. И он остаётся моим. И ты, и твоя великая мать с её комодом можете забыть дорогу сюда.
Он вышел без вещей, глаза как у побитой собаки. На прощание сказал:
Ты ещё пожалеешь. Никто не живёт один вечно.
А она думала: Я не одна. Я с собой. А ты сам не знаешь, с кем ты.
Вечером позвонили в дверь. Аленка открыла на пороге стояла Надя.
Ты чего такая? подруга протиснулась внутрь, обняла одной рукой, ты же только на прошлой неделе сказала: Надя, он не такой уж плохой. А теперь?
Аленка налив себе бокал вина, ответила:
Теперь он как его мать. С комодом и планами на мою спальню.
Надя хихнула.
Ты же знала, что у него матьфурия. Зачем ты с ним связалась?
Он мне казался вменяемым.
Казался ключевое слово. А может, уедем на юг? Сейчас у тебя отпуск принудительный.
Я не поеду никуда. Я останусь в квартире с бокалом. И когда придёт её комод, выброшу его с балкона, лично, с третьего этажа.
Надя рассмеялась, затем замолчала.
А если он вернётся?
Аленка посмотрела на вино, медленно прокрутила в голове всю неделю.
Тогда я куплю дрель и врежу замок с кодом, который знаю только я.
В субботу, ровно в десять утра, когда Аленка только поставила чайник и настраивалась на день без мужчин, родственников и их мебельных фантазий, позвонил курьер с «Элдорадо».
Открыла и застыла. На пороге стояла Татьяна Петровна с чемоданом. За её спиной маячил Пётр брат Петра, худой в спортивных штанах, лицо смесь страдания и надежды на халяву. Рядом отец Пётр Петрович, невысокий, лысеющий, как пенсионер 1987 года.
Доброе утро, сказала свекровь, будто договорились о чае, мы не надолго. Пара месяцев, пока квартира продаётся.
Аленка ничего не ответила, слов не осталось.
Аленка, вмешался Пётр Петрович, прости, ситуация не в нашей власти. Мы с тёткой свекрови договорились, она нас потом пустит, но сейчас ремонт. А Пётр говорил, ты не против, чтобы мы пожили тут.
Пётр? наконец нашла голос Аленка. Он говорил до или после того, как я выгнала его?
Вы поссорились? спросила Татьяна Петровна, уже переступая порог. Мы лишь мирно хотим решить. Аленка, не обижайся. Мы свои люди.
«Свои люди в чужой квартире», пронеслось в голове.
Пётр начал тащить чемодан, от него пахло сигаретами и старой автозаправкой.
Пётр, не тащи через порог, крикнула Татьяна Петровна. Плохая примета.
Примета когда вас впускают, а не когда вы захватываете, тихо сказала Аленка, но никто не слышал.
Они вошли, разместились. Пётр плюхнулся на диван, поставил ноги на журнальный столик. Пётр Петрович осмотрел балкон и спросил:
Здесь можно курить?
Здесь можно молчать, отрезала Аленка. И быстро уходить.
Свекровь уже устроилась на кухне, достала из сумки банку солёных огурцов, пакет гречки и формочки для печенья.
Привезла коечто из дома, чтобы тебе не хлопотать. Будем жить вместе почеловечески. Я люблю порядок, и у меня, между прочим, лёгкая рука. Всё растёт!
Вы про картошку в ванной? не сдержалась Аленка. Или кактус в кастрюле?
Аленка, без сарказма. Сейчас всем тяжко. Но вы с Пётром должны держаться вместе. Я мать, мне не безразлично.
Вам было безразлично, когда по воскресеньям навязывали борщ, хотя я просила не приходить. Было безразлично, когда предлагали сменить работу, потому что «у учителей стабильность». И точно не безразлично, когда приехали в мой дом без предупреждения с чемоданами. Это называется вторжение, Татьяна Петровна. Вы в войну играете?
Пётр вмешался:
Аленка, ты знаешь нам пока негде. Брат говорил, ты человек с пониманием.
Брат ошибался. И ты тоже.
Аленка набрала Петра. Третий звонок.
Привет. Я сейчас не могу, совещание
Ясно, совещание. У меня тут твоя семья с чемоданами, твой брат, твоя мама, твой отец. Ты им сказал, что я не против?
Пауза тянулась, как жевательная резинка на подошве.
Я думал, вы договоритесь. Ты же не жестокая, у тебя большое сердце
Угу. А теперь там дыра. Всё. Ты свободен от меня и от этой квартиры. Удачи на новом месте. Только не забудь у твоей мамы лёгкая рука, особенно на полки.
И повесила.
К вечеру Татьяна Петровна успокоилась.
Аленка, мы подумали. Можно нам в спальне пожить? А ты в зале?
Нет.
Ты одна, а нас трое.
Именно. Три к одному то, чего я ждала всю жизнь. Но нет.
Ты слишком эгоистична, сказала она. Женщине важно быть мягкой.
А мужчине снимать жильё, если он взрослый. Или жениться на женщине с квартирой, как мой муж.
Ты зажралась, огрызнулась свекровь. В твоём возрасте люди одни не живут.
А вы в своём возрасте живёте за чужой счёт. Забавно, правда?
В понедельник утром Аленка пошла на работу с единственной мыслью: выкурить их всех, пока не поздно.
Уже на ресепшене её остановила охранница Нина Ивановна.
Аленка, к тебе приходил молодой человек, сказал, что из жилищной комиссии, хотел номер телефона. Я не дала.
Из какой комиссии?
Да кто его знает. Но симпатичный. С рюкзаком. А в рюкзаке комодик! Пластмассовый! Представляешь?
Аленка поняла: комод. Пластмассовый. Татьяна Петровна. Знак.
Вечером она подошла к соседке снизу Ольге Петровне, вечно недовольной пенсионерке.
Ольга Петровна, если услышите крики, запах борща вызывайте участкового. У меня вторжение.
Вторжение? кивнула та. Я помогу.
На следующее утро Аленка вызвала участкового. Пришёл с лейтенантом, выглядел как уставший дворник.
Есть заявление, что вы незаконно проживаете в квартире.
Как это незаконно? вопила свекровь.
Вы собственник? спросил он, глядя в бумаги.
Нет но это моя невестка!
Уже бывшая, ответила Аленка, показывая документы.
Татьяна Петровна побелела. Пётр спрятался в ванной. Пётр Петрович икнул. Лейтенант кивнул.
У вас час на сборы, иначе оформляем самозахват жилплощади.
Через полтора часа они ушли молча, без прощаний. На прощание Татьяна Петровна кинула:
Ты ещё поймёшь, как тебе одиноко.
Аленка закрыла дверь, села на пол и рассмеялась. Одиноко это жить с теми, кто тебя не слышит. Сейчас здесь тишина, а чайник кипит только по её желанию.
Она встала, вошла в комнату и заметила в углу маленький пластиковый комод с запиской:
Чтобы ты помнила: мы ещё вернёмся. С любовью, Т. П.
Прошла неделя. Квартира блестела, как стерильный кабинет. Аленка училась закрывать двери с внутренним удовлетворением. Вечером пила чай в тишине, без Петра на диване и без запаха варёных потрохов.
Иногда слышала шёпот с лестничной площадки, особенно по субботам. Соседи говорили, что свекровь поселилась у двоюродной сестры в Бирюлёво, где балкон без стеклопакетов и кошка с диким взглядом.
Комод она не выбросила, поставила в кладовку символ.
В субботу, ровно в семь вечера, когда Аленка мыла бокалы «для порядка», раздался звонок.
Только не они. Не они снова с судом, поварёшками и новым «временным» родственником. Открыла дверь.
На пороге стоял ПСвет из окна превратился в тонкую нитку, и, следуя ей, Аленка растворилась в безмятежном шёпоте собственного сердца.
