После многих лет совместной жизни он наконец сказал, что влюблён. Не в меня и он не собирается это скрывать. Я заварил чай, ведь когда в доме начинают «течь» проблемы, человек рефлекторно пачкает их кипятком. Он стоял прислонившись к дверному косяку, будто только что вернулся с пробежки, а не с решением, которое может сдвинуть всю квартиру. Говорил он спокойно, как будто обсуждает изменение планов на выходные.
Я влюблён. Не хочу тебя обманывать. Не умею остановить это, произнёс он, каждое слово вписано как в швейную нить, без прилагательных, без лишних украшений. В этой чистоте было чтото холодное, словно больничный халат.
Пятнадцать лет назад он впервые привёз меня по адресу на Тверской. Здесь будет кухня с длинным столом, смеялся он, постукивая пальцами по голой стене. Кухня получилась. Стол тоже.
Но через годы эта комната превратилась в место заключения «логистических» пактов: кто идёт в детский сад, кто к стоматологу, кто заказывает пакет гранул, когда приезжают родители. Эти переговоры липки, как мёд выглядят сладко, но связывают руки. Возможно, именно из этой липкой повседневности родился его нынешний спокойный вид. Я влюблён, прозвучало как: я сделал чтото живое.
Ты ведь понимаешь, это не письмо Деду Морозу? спросила я. Ты не заказываешь «влюблённость» с доставкой домой.
Знаю, ответил он. Но не хочу притворяться, будто ничего не происходит. Иначе будет хуже.
Хуже для кого? Для него, которому тяжело держать тайну, или для меня, которой приходится нести его «честность»? Я поставила перед ним чашку. Пар от чая поднимался, будто пытался скрыть наши лица.
Я не задавала вопросов о деталях, не хотела листа предательства: даты, места, сюрпризы. Предательство и без календаря больно. Спрашивала лишь одно:
Что ты собираешься делать?
Не знаю, сел он. Знаю, что не хочу тебя ранить. Но и не хочу встраиваться в чужой план. Думал о паузе. О том, чтобы дать себе время.
Время. Слово, которое в устах взрослого мужчины звучит как «колыбель для ответственности». Я взяла глоток чая. Вкус был как металл.
Через мгновение я услышал в голове все наши «когданибудь»: когданибудь поедем в автодоме вдоль берегов Крыма, когданибудь я научусь готовить пад тай, когданибудь отремонтируем балкон. «Когданибудь» это «после всех срочных дел». А «срочное» сегодня уже сидит за столом.
Я не буду с тобой конкурировать, прошептала я. И не буду устраивать кастинг на «лучшую любовь».
Не хочу конкуренции, быстро ответил он. Хочу правды.
Правда тоже имеет последствия, напомнила я. Это не красивое слово. Это ящики, адреса, банковские счета, разговоры с детьми. Правда это выбор, а не «увидим».
Он кивнул. Впервые опустил взгляд. Я увидела, как он складывает руки на столе, будто считает сухожилия. Раньше я никогда не замечала его руки. Теперь я думала: эти же руки собирали наш стол, а теперь хотят собирать свою жизнь гдето ещё.
Я села ближе. Поняла, что надо озвучить правила, пока эмоции не съели стулья.
Оставайся сегодня в гостиной, сказала я. Завтра утром заберёшь несколько вещей. Не потому, что выгоняю тебя, а потому что дом не приёмный пункт для нерешённости.
Хорошо, ответил. Прости.
Прости для тебя, а для меня это факт, перебила я. Дети узнают обо всём от нас обоих, без историй о «сложных делах». Они поймут столько, сколько смогут. Но мы не будем ставить им спектакль «всё будет ок».
Мы молчали. Часы тикали громче обычного. На кухне пахло лимоном из моющего средства. Вдруг я осознала, что годы мы строили дом звуками: смехом, разговорами, радио, даже тем чертовым тиканием. А теперь один звонок превратил всё в тихий зал гимнастики после уроков.
Я встала, открыть окно. Холодный ветер по коже ощущался, как маленькие иглы. Он подошёл на шаг, будто хотел коснуться, но остановился. Хороший знак. Может, впервые за долгое время понял, что «влечение» не даёт права на чужие территории.
Вечером, после ужина с детьми (говорили осторожно, без деталей; дочь сжала губы, сын спросил, будет ли это «навсегда»), он собрал сумку. Не драматично. Шаги стали тише. На вешалке осталась куртка та, в которой всегда терялись чеки. Я подумала, что в этой куртке больше нашего бытия, чем в его сегодняшних словах.
Куда идёшь? спросила я.
К другу. Есть ключ, ответил. Не хочу оставлять тебе беспорядок.
Беспорядок уже есть, сказала, без колкости. Только скрытый.
Он грустно улыбнулся. Не знаю, правильно ли мне так говорить.
Молчать было плохо, ответила я. Ранить тоже плохо. Но самое худшее ранить и просить, чтобы никто не кричал. Поэтому я не буду кричать. Я буду убирать.
Он ушёл в другую комнату, я взяла блокнот и ключи. Не чтобы планировать жизнь заново в таблице, а лишь записать три фразы, которые могу взять с собой: «Не буду соревноваться. Не буду притворяться. Не буду его вешалкой для сомнений». Закрыла блокнот. Достаточно.
Ночь была остра, как лезвие стекла. Я ворочалась, думая о всех женщинах, которым подарили «честность» без чека. О тех, кто остался «ради детей». О тех, кто ушёл «ради себя». Утром я поднялась лёгким движением, будто тело хотело меня опередить.
Сварила кофе и села у окна. Он вышел из гостиной в беговой майке, в руках сумка. Не посмотрел на меня с требованием приговора. И это было правильно.
Нужно чтонибудь взять? спросил.
Да, ответила спустя мгновение. Возьми своё «увидим». Оставь мне тишину. Я её приручу.
Он кивнул, поцеловал воздух там, где раньше было моё щёка. Закрыл дверь тихо. Слышала, как он спускается по лестнице. Раз, два, три шесть этажей. Когда стих, в квартире стало странно громко.
Я открыла холодильник, достала молоко, включила посудомойку. Обыденность бывает смелее великих жестов. Отправила на работу сообщение: «Беру выходной». Позвонила подруге: «Нужен прогулка». Положила обручальное кольцо на блюде после бабушкиного кольца. Не из упрямства, а из заботы о себе.
Вечером пришло SMS от него: «Я в безопасности. Думаю о нас. Не хочу, чтобы всё закончилось». После долгой паузы ответила: «Не хочу быть полужизнью никого. Если хочешь быть с ней иди. Если хочешь быть со мной возвращайся, но без параллельных планов. Не сегодня. И без любви в кавычках».
Больше он ничего не написал. И это было правильно. Иногда отсутствие ответа самое честное слово.
Можем ли мы встретиться снова за тем же столом? подумала я. Не знаю. Знаю, что не стану стоять в проёме, превращаясь в знак вопроса. Завтра сменю постельное бельё, переставлю чашки, вынесу коробки в подвал. Не как ритуал распада, а как подготовку места для того, что будет: либо я одна целая, либо мы целыми.
Если он когданибудь спросит, жалею ли я, что заставила его уйти в тот день, я скажу: не жалею, что открыла окно. Даже если пока ещё пройдёт сквозняк. Потому что лишь в свежем воздухе можно проверить, дышит ли то, что осталось.
Иногда, поздними вечерами, когда квартира засыпает быстрее меня, в голове появляется тихая мысль, которую не удаётся полностью заглушить: а может, стоило удержать его хотя бы на чутьчуть дольше.
