После нескольких лет совместной жизни он наконец сказал, что влюбился. Не в меня и не собирается это скрывать. Я закинула чайник, потому что, когда жизнь начинает «протекать», человек рефлекторно пытается её заварить горячей водой. Он стоял, опершись о дверную коробку, будто только что вернулся с пробежки, а не с решением, которое рушит наш дом. Говорил спокойно, как будто обсуждал перенос выходных.
Я влюбился. Не хочу тебя обманывать. Не могу этого остановить. Каждое слово жёстко врезалось, без прилагательных, без лишних украшений. В этой чистоте было чтото холодное, как белизна больницы.
Пятнадцать лет назад он впервые привёз меня по этому адресу. Здесь будет кухня с длинным столом, смеялся, стуча пальцами по сырой стене. Кухня появилась. Стол тоже.
Со временем эта комната превратилась в место «логистических» соглашений: кто после детского сада, кто к стоматологу, кто заказывает гранулы для кота, когда приезжают родители. Эти разговоры липнут, как мёд выглядят сладко, но связывают руки. Возможно, именно из этой липкой повседневности вырос его нынешний покой. Я влюбился, звучало, как: «я создал нечто живое».
Ты же понимаешь, что это не письмо Деду Морозу? спросила я. Ты ведь не можешь заказать «влюблённость» с доставкой на дом.
Знаю, ответил. Но не хочу притворяться, что ничего не происходит. Это было бы хуже.
Хуже для кого? Для него, кто не умеет нести тайну, или для меня, кто вынуждена поднимать его «честность»? Я поставила перед ним чашку. Пар от чая поднимался, будто пытался скрыть наши лица.
Я не задавала вопросов о деталях. Не хотела листа предательства: даты, места, сюрпризы. Предательство и так болит без календаря. Спросила лишь одно:
Что ты собираешься делать?
Не знаю, сел он. Знаю, что не хочу тебя ранить. Но и чужой план в моей жизни не нужен. Я думал о паузе, о том, чтобы дать нам время.
Время Для взрослого мужчины это слово звучит, как «колыбель моей ответственности». Я приняла глоток чая, он был как металл.
В голове пронеслись все наши «когданибудь»: когданибудь поедем в фургоне вдоль Волги, когданибудь я научусь готовить борщ, когданибудь отремонтируем балкон. «Когданибудь» это «после всех срочных дел». А «срочное» уже перескочило порог и сел за стол.
Я не буду с тобой соревноваться, тихо сказала я. И не устраивать кастинг на «лучшую любовь».
Мне не нужна конкуренция, быстро ответил. Я хочу правду.
Правда тоже имеет последствия, напомнила я. Это не красивое слово. Это ящики, адреса, номера счёта, разговоры с детьми. Это выбор, а не «увидим».
Он кивнул, впервые опустил взгляд. Я увидела, как он складывает руки на столе, будто считал сухожилия. Раньше я не замечала его ладони. Теперь я думала: те же самые, что скручивали наш стол. Те же, что теперь хотят скрутить свою судьбу гдето иначе.
Я села поближе. Поняла, что нужно назвать правила, пока эмоции не съели стулья под ногами.
Оставайся сегодня в гостевой комнате, сказала я. Завтра утром возьми несколько вещей. Не потому, что выгоняю тебя, а потому что дом не может быть ожидалкой для нерешительности.
Хорошо, ответил. Прости.
Прости для тебя, для меня это факты, прервала я. Дети узнают от нас обоих, без сказок о «сложных вещах». Они поймут столько, сколько смогут, но мы не будем репетировать театр «все будет хорошо».
Тишина. Часы тикали громче обычного. На кухне пахло лимоном из чистящего средства. Внезапно я осознала, что годы мы строили дом звуками: смех, разговоры, радио, даже этим чертовым тиканием. А теперь один сигнал превратил всё в пустой зал после уроков.
Я встала, открыла окно. Холодный воздух по коже ощутился как мелкие иглы. Он подошёл на шаг, будто хотел коснуться, но остановился. Хороший знак. Может, впервые за долгое время понял, что «влюблённость» не даёт ему пропусков в чужие территории.
Вечером, после ужина с детьми (говорили осторожно, без подробностей; дочь стянула губы, сын спросил, будет ли это «навсегда»), он собрал сумку. Не драматично. Шаги стали тише. На вешалке лежала куртка та, в которой всегда теряются чеки. Поняла, что в этой куртке больше наших дней, чем в его сегодняшних словах.
Куда ты идёшь? спросила я.
К другу. У меня есть ключ, ответил. Не хочу оставлять тебе бардак.
Бардак уже есть, сказала я без злобы. Он просто невидим.
Он улыбнулся грустно.
Не знаю, правильно ли я говорю это так.
Молчать было плохо, ответила я. Ранить тоже плохо. Но хуже всего ранить и просить, чтобы никто не кричал. Я не буду кричать. Я уберу порядок.
Когда он ушёл в другую комнату, я взяла блокнот и ключи. Не чтобы пересчитать жизнь в таблице, а чтобы записать три строки, которые я могу нести: «Не буду соревноваться. Не буду притворяться. Не стану его вешалкой для сомнений». Закрыла блокнот. Достаточно.
Ночь была остра, как стекло. Перекидывалась с боку на бок, думая о всех женщинах, которым «честность» подарили без чека. О тех, кто остался «ради детей». О тех, кто ушёл «ради себя». Утром я поднялась лёгким движением, будто тело хотело обогнать меня.
Сделала кофе и села у окна. Он вышел из гостевой комнаты в беговой футболке, в руках сумка. Не посмотрел на меня с просьбой о приговоре. И это было хорошо.
Нужно взять ещё чтонибудь? спросил.
Да, ответила спустя мгновение. Возьми своё «увидим». Оставь мне тишину. Я её укротлю.
Он кивнул, поцеловал в воздух то место, где раньше была моя щека. Тихо закрыл дверь. Я слышала, как он спускается по лестнице. Раз, два, три Шесть этажей. Когда стих, в квартире стало резко ясно.
Я открыла холодильник, достала молоко, включила посудомойку. Обычное дело иногда смелее громких жестов. Написала на работе «взять выходной». Позвонила подруге: «нужен прогуляться». Положила обручальное кольцо от бабушки на блюдце. Не из упрямства, а из заботы о себе.
Вечером пришло SMS от него: «Я в порядке. Думал о нас. Не хочу, чтобы всё закончилось». После долгой паузы ответила: «Не хочу быть полуживой ни у кого. Если хочешь быть с ней иди. Если хочешь быть со мной возвращайся, но без параллельных планов. Не сегодня. И без кавычек вокруг «любви».»
Больше он ничего не написал. И это было правильно. Иногда отсутствие ответа самое честное слово.
Можно ли ещё встретиться за тем же столом? думала я. Не знаю. Знаю, что не буду стоять в проёме, превращаясь в вопросительный знак. Завтра поменяю постельное бельё, переставлю чашки, вынесу коробки в подвал. Не как ритуал распада, а как подготовку места для того, что будет: либо я одна целая, либо мы целыми.
Если когданибудь меня спросят, жалею ли я, что заставила его уйти в тот день, отвечу: не жалею, что открыла окно. Даже если на миг влетит сквозняк. Потому что только на свежем воздухе можно понять, живёт ли то, что осталось, дыханием.
Иногда, поздними вечерами, когда квартира засыпает быстрее меня, в голове появляется тихая мысль, которую не могу полностью заглушить: а может, стоило его задержать? Хоть на чутьчуть дольше
