Пока мой супруг работал на нефтяных платформах в Алгарве, я родила ребёнка и соврала, заявив, что он его сын, не предвидя, какие последствия последуют.
Тайна, пронёсшаяся через всю жизнь.
Сестра Ана, правда, что у вас с Жоао нет детей? спросила соседка Грация, наклонившись к забору.
Сжав пустой ведёрко в руках, я опустила взгляд.
Божий суд, прошептала я, пытаясь звучать уверенно.
Мне не нравились такие разговоры. Каждый раз, когда в деревне заводили разговоры о детях, во мне будто бы скручивалась мокрая ткань. В нашем селении люди говорили лишь о двух вещах о урожае и о потомстве. Урожай в тот год был щедрым, а вот о детях
Иногда ночью я сидела на подоконнике старого дома, наблюдая закат и вспоминая мужа. Жоао уже полтора года был в Алгарве, добывая нефть, чтобы нам хватало чегото большего, чем картошка из грядки. Когда он уходил, я целовала его щетинчатые щеки и шептала:
Скоро возвращайся.
Он отвечал своей кривавой улыбкой:
Конечно, Ануша. Не заметишь, если я уйду.
Но время тянулось черепашьей медлительностью. В тридцать лет я ощущала тяжесть мира, особенно когда соседские дети резвились вокруг. Мария справа только что родила третьего ребёнка, Тереза слева ждала двойню. А я Я лишь ухаживала за полевыми маргаритками, делая вид, что этого мне хватает.
Мы с Жоао пытались завести ребёнка годами, но судьба распорядилась иначе.
В ту ночь разразилась буря. Дождь бил по крыше так сильно, будто мог бы её проткнуть. Я проснулась от странных звуков. Сначала подумала, что это наш кот, но затем услышала пронзительный детский плач.
Я открыла дверь и застыла. У порога в дрянном тканевом комбинезоне ктото рыдал и извивался.
Боже мой выдохнула я, схватив малыша на руки.
Это был новорождённый мальчишка, всего лишь тричетыре месяца. Лицо его было красным от плача, глаза сомкнуты, кулачки сжаты. Рядом лежал старый плюшевый мишка, насквозь промокший от дождя.
Я прижала его к груди, чувствуя бешеный стук собственного сердца.
Успокойся, крошка, успокойся прошептала я.
На следующее утро я бросилась к доктору Николасу, нашему врачу, который знал о наших проблемах с зачатием.
Ана, ты уверена, что хочешь так поступить? спросил он, качая головой с понимающим взглядом, без осуждения.
Николас, помоги оформить документы Чтобы все думали, что это наш ребёнок. Жоао никогда не узнает, он так далеко
А совесть?
Совесть уже не даёт мне покоя без ребёнка, ответила я горько.
Пять месяцев пролетели мгновенно. Маленький, которого я назвала Мигелем, стремительно рос, ползал, переворачивался, улыбался. При смехе у него появлялась ямочка на правой щеке.
Я готовилась к возвращению Жоао, как к самому важному событию в жизни. Глубоко убиралась, печь его любимый кочанный пирог, вешала новые шторы.
Когда я услышала его голос во дворе, ноги почти отвали от меня.
Ануша!
Он вошёл в дом загорелый, худой, но всё тот же.
И кто у нас здесь? остановился у кроватки, глядя на Мигеля.
Мальчик открыл глаза и ослепительно улыбнулся, показав ямочку.
Жоао Это наш сын, произнесла я, пытаясь скрыть дрожь в голосе. Я узнала о беременности после твоего отъезда. Но ребёнок появился раньше срока Прости, что не рассказала сразу. Я боялась.
Жоао молчал долго, потом вдруг улыбнулся.
Наш сын?.. Ана он схватил меня в объятия и закружил по комнате.
Мигель разразился смехом, наблюдая за нами, а я не смогла сдержать слёз не знала, от радости или страха.
Годы шли. Жоао нашёл работу в местной пилораме, чтобы не уезжать снова. Он обожал сына. Вместе они делали скворечники, чинили старый моторчик и ходили на рыбалку.
Но с каждым ростом Мигеля я всё чаще замечала тревожные взгляды Жоао. Это стало особенно очевидно, когда мальчику исполнилось двенадцать.
Ана, задумчиво сказал он за ужином, глядя на сына. Почему он такой смуглый? Всё наше семейство было светлокожим
Чашка дрожала в моих руках.
Должно быть, он унаследовал чтото от дяди Педро. Помнишь моего кузена?
А возможно, кивнул Жоао, но с тех пор он стал внимательнее наблюдать за Мигелем.
Страх внутри меня лишь усиливался.
Когда Мигелю исполнилось пятнадцать, он тяжело заболел, три дня держась с высокой температурой. Жоао хотел отвезти его в лиссабонскую больницу, но врач отговорил: дорога могла быть опасной. Я не оставляла сына ни на минуту.
В голове крутилось страшное: а если понадобится переливание крови? Что, если врачи спросят о наследственных болезнях?
Но всё обернулось благополучно. На четвёртый день Мигель открыл глаза и попросил воды. Я поняла не важно, чья кровь течёт в его венах. Я действительно его мать.
Когда сыну исполнилось двадцать пять, тайна больше не могла оставаться. За семейным ужином я, дрожа, наконец заговорила.
Мне нужно вам коечто рассказать
Все замерли.
В одну бурную ночь, двадцать пять лет назад каждое слово выдавалось с трудом. Я нашла младенца у нашего порога.
Я поведала всю историю. Жоао встал так быстро, что стул упал.
Двадцать пять лет пробормотал он. Двадцать пять лет лжи?
Он вышел.
А Мигель
Мама, неожиданно сказал он. Какая разница, как ты пришла в наш дом? Ты моя мама. Ты всегда была.
Я расплакалась.
Жоао вернулся ночью, сел рядом со мной на ступеньки и молчал долго.
Помнишь, как он почти утонул в двенадцать? Как он всегда получал отличные оценки? Как мы отправили его в армию?
Я кивнула.
Возможно, не важно, откуда он к нам пришёл. Важно, что он наш сын.
Я снова заплакала.
На следующее утро жизнь продолжилась уже без тайн. Потому что кровь не создает семью. Семью создаёт любовь.
