На поминках моего мужа ко мне подошёл седой человек и прошептал: «Теперь мы свободны». Это был тот, кого я любила в двадцать лет, но судьба разлучила нас.
Земля пахла скорбью и сыростью. Каждый гвоздь, вбитый в крышку гроба, отдавал глухим звуком, будто стучал под ребра.
Пятьдесят лет. Целая жизнь, прожитая с Данилом. Жизнь, напоённая тихим уважением, привычкой, превратившейся в нежность.
Я не плакала. Слёзы испарились ещё вчера ночью, когда я сидела у его кровати, держала дрожащую руку и слышала, как его дыхание всё реже и реже, пока не замолчало окончательно.
Сквозь чёрную вуаль я видела сострадательные лица родных и знакомых пустые слова, формальные объятия. Моих детей, Владимира и Арины, держали меня за руки, но их прикосновения почти не ощущались.
И тогда подошёл он. Седой, с глубокими морщинами у глаз, но с той же прямой спиной, которую я помнила. Он наклонился к уху, и его шёпот, знакомый как дрожь, прорезал ткань горя.
Лиза. Теперь мы свободны.
На миг я перестала дышать. Запах его одеколона сандал и хвойный аромат леса ударил в виски.
В этом запахе встретились дерзость и боль, прошлое и нелепое настоящее. Я подняла глаза. Олег. Мой Олег.
Мир слегка покачался. Плотный аромат ладана сменился запахом сена и грозового дождя. Мне снова стало двадцать.
Мы бежали, держась за руки. Его ладонь тёплая, сильная. Ветер трепал мои волосы, а его смех тонул в скрежете кузнечных колоколов. Мы спасались от моего дома, от будущего, расписанного на годы вперёд.
Этот Соколов тебе не пара! раздался крик отца, Константина Матвеевича. У него нет ни копейки души, ни положения в обществе!
Мать, Софья Андреевна, скрестила руки, смотря с упрёком.
Остановись, Лиза! Он тебя погубит.
Я помню свой ответ, тихий, но твёрдый, как сталь.
Моя стыд жить без любви. А ваша честь клетка.
Мы нашли её случайно. Заброшенный дом лесника, вросший в землю аж до окон. Он стал нашим миром.
Полгода. Сто восемьдесят три дня безмерного, отважного счастья. Мы рубили дрова, носили воду из колодца, читали при свете гасовой лампы одну книгу вдвоём. Было тяжко, голодно, холодно.
Но мы дышали одним воздухом.
Однажды зимой Олег тяжело заболел. Он лежал, будто печь, я поливала его горькими травами, меняла ледяные компрессы и молилась всем богам, кого знала.
Тогда, глядя в его измождённое лицо, я поняла: это и есть моя жизнь, выбранная мной самой.
Нас нашли весной, когда подснежники уже прорвались сквозь тающий снег. Не было криков, не было борьбы лишь трое мрачных мужчин в одинаковых пальтах и мой отец.
Игры закончены, Лиза, сказал он, будто речь шла о проигранной шахматной партии.
Олега держали двое. Он не крикнул, не боролся. Он просто смотрел на меня, и в его взгляде было столько боли, что я чуть не задохнулась. Взгляд, обещающий: «Я найду тебя».
Меня увезли. Яркий, живой лес сменился тусклыми, пыльными комнатами родительского дома, пахнувшими нафталином и несбывшимися надеждами.
Молчание стало главным наказанием. Никто не повышал голос. Меня просто перестали замечать, будто я была предметом мебели, которую скоро увезут.
Через месяц отец зайдёт в мою комнату, не глядя на меня, а в окно.
В субботу к нам придёт Данил Арсенович с сыном. Приготовься.
Я ничего не ответила. Какой смысл?
Данил оказался полной противоположностью Олега. Спокойный, молчаливый, с добрыми, уставшими глазами. Он говорил о книгах, о работе в своей конструкторской фирме, о планах на будущее. В этих планах не было места безумствам и побегам.
Нашу свадьбу провели осенью. Я стояла в белом платье, как в саване, и механически ответила «да». Отец был доволен получил того зятя, которого хотел.
Первые годы с Данилом были как густой туман.
Я жила, дышала, делала чтото, но будто не просыпалась. Я была послушной женой: готовила, убирала, встречала его с работы. Он ничего не требовал, был терпелив.
По ночам, когда он думал, что я сплю, я ощущала его взгляд. В нём не было страсти, но была бесконечная, глубокая жалость больнее, чем отцовский гнев.
Однажды он принес мне ветку бузины, просто вошёл в комнату и протянул её.
На улице весна, тихо сказал он.
Я взяла цветы, их горьковатый аромат наполнил комнату. В тот вечер я впервые заплакала после долгих месяцев.
Данил сидел рядом, не обнимая, не утешая. Он просто был рядом. Его молчаливая поддержка оказалась сильнее тысячи слов.
Жизнь шла своим чередом. Родился сын, Владимир, потом дочь, Арина. Дети наполнили дом смыслом. Я смотрела на их крошечные пальчики, на их смех, и лёд в душе начал таять.
Я научилась ценить Данила: его надёжность, спокойную силу, доброту. Он стал моим другом, опорой. Я полюбила его не первой, пламенной любовью, а иной тихой, зрелой, вытерпевшей.
Но Олег не ушёл. Он приходил во снах. Мы снова бегали полем, снова жили в нашей хижине.
Я просыпалась с мокрыми от слёз щеками, и Данил, не сказав ни слова, лишь крепче сжимал мою руку. Он всё знал. И всё прощал.
Я писала Олегу десятки писем, которые так и не отправила. Сжигала их в камине, наблюдая, как огонь поглощает слова, предназначенные другому.
Искала его, спрашивала, но боялась разрушить тот хрупкий мир, который построила. Страх оказался сильнее надежды.
И вот теперь он стоит на поминках моего мужа. Время стерло юношеские черты с его лица, но не изменило главное его глаза, всё такие же проницательные.
Поминки прошли как в полусне. Я машинально принимала соболезнования, кивала, отвечала не в ладу. Всё во мне было натянуто, как струна, я чувствовала его присутствие за спиной.
Когда все разошлись, он остался у окна, глядя на сад, который темнел.
Я искал тебя, Лиза, сказал он низким, хриплым голосом.
Я писала тебе каждый месяц пять лет. Твой отец возвращал письма нераспечатанными, продолжал Олег.
А потом я узнал, что ты вышла замуж, добавил он.
Комната наполнилась тяжёлым воздухом. Каждое слово Олега оседало пылью на портрет Данила, стоявший на каминной полке. Пять лет, шестьдесят писем, способных всё изменить.
Мой отец начала я, но голос прервался. Что я могла сказать? Что он разрушил не одну, а две жизни, действуя из лучших побуждений?
Он пришёл ко мне через неделю после того, как нас разлучили. Поставил условие: я уезжаю из города навсегда и больше не связываюсь с тобой, шепнул Олег, усмехаясь.
Я поехал в отдалённую тайгу, работал в геологической разведке. Связи почти не было, письма шли месяцами. Думал, уйду от всего. От себя не уйти, сказал он, проводя рукой по седым волосам. Писал тётке, думал, так надёжнее.
Экспедиции длились по дватри года. Когда вернулся через пять лет, было уже поздно.
Комната, где я провела пятнадцать лет с Данилом, вдруг стала чужой. Стены, пропитанные нашей совместной жизнью, молча наблюдали. Там был стул, где Данил любил читать вечерами, стол, за которым мы играли в шахматы. Всё это было настоящее, тёплое, моё. И вдруг в это настоящее ворвался призрак прошлого, и всё пошатнулось.
А ты? спросила я, боясь ответа.
Я? Я жив, Лиза. Работал, ходил по глуши, пытался забыть. Не вышло. Потом встретил женщину, хорошую, простую. Она была врачом в экспедиции. Мы поженились. У нас два сына, Пётр и Алексей, сказал он без пафоса. Его простота разрезала меня до сердца. Мой сон, где он один ждал меня, разбился на тысячу осколков.
Он жил, у него была семья, но места для меня не было.
Я ощутила укол странной, неуместной ревности к прошлому, которого у меня не было.
Её звали Катерина. Она умерла семь лет назад от болезни. Олег смотрел сквозь стену. Сыновья выросли и разъехались. Я вернулся в этот город год назад.
Целый год? вырвалось у меня. Почему ты
Что я мог сделать, Лиза? Прийти сюда, в твой дом? он посмотрел прямо в глаза. Я видел тебя в парке, у театра. Ты шла рядом с мужем, говорили тихо. Ты выглядела спокойной, умиротворённой. Я не имел права разрушать это.
Зачем ты пришёл сегодня, Олег? перебила я. Мне нужно было знать. Зачем разрушать мой мир, едва оправившись от потери?
Я увидел в газете некролог. Фамилия твоего мужа Я вспомнил его и понял, что должен прийти. Не требовать ничего, а закрыть эту дверь, или открыть её. Я сам не знал, ответил он, делая шаг ко мне.
Лиза, я не прошу тебя забыть свою жизнь. Я вижу по дому, по фотографиям, что ты счастлива. И твой муж У него было доброе лицо. Я просто хочу знать, остался ли в тебе хоть искра того огня, что горел в хижине лесника?
Я посмотрела на него, на этого седого, уставшего человека, в котором едва угадывался тот безумный юноша. И я взглянула на портрет Данила, его спокойные, родные глаза.
Один подарил мне полгода огня, за который я плакала всю жизнь. Другой пятьдесят лет тепла, которое я оценила слишком поздно.
Я не знаю, ответила честно. Я не знаю, Олег. Всё, что я знаю, это то, что сегодня я похоронила своего мужа и любила его.
Он кивнул, и в его взгляде отразилось понимание, не обида, а истинное признание.
Я понимаю. Прости. Я приду через сорок дней, если ты позволишь.
Он ушёл. Звук закрывающейся двери не принёс облегчения. Напротив, дом, опустевший после помин, наполнился эхом вопросов.
Сорок дней. В православии этот срок измеряется душой, чтобы попрощаться с земным миром. Мне эти сорок дней были даны, чтобы разобраться с мирами внутри себя.
Первая неделя я разбирала вещи Данила это было одновременно пыткой и лекарством. Его любимый свитер всё ещё хранил лёгкий запах табака, очки лежали на столе рядом с недочитанной книгой. Каждая вещь кричала о нём, о нашей тихой, размеренной жизни.
В ящике стола я нашла старую коробку. Внутри не документы и не награды, а сухие цветы, билет в кино с нашего первого свидания и маленькая выцветшая фотография, где мне было двадцать один. Я смотрела на неё серьёзно, почти враждебно, без улыбки. Он хранил этот снимок пятьдесят лет, хранил меня ту, которую принял, а не ту, о которой мечтал. В этой молчаливой обожаемости было больше любви, чем в самых страстных клятвах.
Дни шли. Дети звонили, приезжали, приносили еду. Их забота лишь усиливала чувство вины.
Однажды дочь Арина обняла меня и сказала:
Мама, мы знаем, тебе тяжело. Папа так тебя любил. Он всегда говорил, что ты лучшее в его жизни.
Её слова были искренними, и от этого мне стало ещё горечнее. Я предавала память о нём каждым воспоминанием об Олеге.
Я перестала спать. Ночами сидела в кресле, глядела в тёмный сад. Два образа стояли передо мной дикая, пылающая страсть юности и спокойная, глубокая река зрелости. Можно ли их сравнить? Можно ли выбрать? Это всё равно, что выбирать между солнцем и воздухом. И то, и другое жизнь.
Я поняла, что Олег ошибся в главном. Он спросил, остался ли уголёк от костра. Да, уголёк остался.
Но за пятьдесят лет Данил построил вокруг этого уголка тёплый, надёжный дом. Этот дом стал частью меня. Снести его означало бы уничтожить себя.
В сороковый день я проснулась с ясным ощущением правильности. Приготовила поминные оладьи, собрала их на стол, как учила мама. Поставила фотографию Данила.
Я не знала, придёт ли Олег, и что скажу ему.
После обеда вышла в сад. Нужно было подрезать розы, которые так любил Данил. Холодный осенний ветер щипал лицо.
Я услышала скрип ворот. Он стоОн стоял в тени, держа в руках букет полевых ромашек, и я, наконец, простила его.
