Комната в однокомнатной квартире на Кузнецовском проезде стояла душная, словно печка в бане. Лада приблизилась к окну за стеклом уже мерцал вечерний Петербург, а лёгкий ветерок пытался пробиться сквозь щели.
Наверно, мне просто задушило, прошептала она, чувствуя, как глыба в горле прерывает каждый вдох. Это ощущение ей было давно знакомо: смесь слабости, пустоты и безразличия, как старый плакат «Трудимся ради будущего», уже не пугающий, а привычный. Ноги дрогнули, сознание стало тусклым, будто ктото выключал свет одним пальцем.
Она бросилась на кровать и почти мгновенно погрузилась в сон.
Сначала в её видениях перемешались обрывки голосов, шаги по скрипучей лестнице и мерцание фонарей в тумане. Затем всё прояснилось: Лада превратилась в птицу с огромными белыми крыльями, лёгкими и острыми, будто первый вдох после долгой тишины. Она взмыла над городом, который внизу трепетал огнями, как рассыпанные звёзды на ночном небе.
Город был чужим, но почемуто уже казался родным. Высокие тени домов тянулись к звёздам, а между ними мосты, каньоны улиц, запах свободы, который нельзя объяснить, а лишь почувствовать. Там было легко. Там она вспомнила, какой может быть сама: не уставшей, не нуждающейся в чьёмто одобрении, не сжатой внутри а живой.
Свободной.
Она кружила над этим городом, ныряла между крыш, касалась крылом холодного воздуха, и думала, что так будет всегда. Но вдруг невидимая тяжесть потянула её вниз, как старое воспоминание.
Мне нужно лечь, услышала она собственный голос, откудато звучащий эхом.
Мир дрогнул, свет рассыпался, и она начала падать мягко, как перо, возвращаясь в ту же душную комнату, где всё началось.
Глаза открылись резко, словно её позвали по имени. Комната встретила её тем же тяжёлым воздухом, но теперь он был холоднее, как утренний снег. Чтото в ней самой не вернулось полностью; часть осталась в городе огней и теней крыльев.
Лада медленно встала и села на кровать. Тишина была почти осязаемой, как пластинка, застрявшая на одной нотке. Окружающий мир выглядел знакомо, но чуждо, будто стены слегка сдвинулись, пока она спала.
Она провела ладонью по груди туда, где в сне билось её крыло. Пальцы коснулись лишь ткани футболки.
Странно я почти летела, пробормотала она. Но воспоминание сна таяло, как мокрый снег на ладонях. Оставалось лишь лёгкое шевеление внутри, едва заметное, но реальное.
И вдруг она поняла: сон был не о полёте и не о городе, который нельзя назвать вслух. Он говорил о том, что ей надоело жить на земле, где каждый шаг как долг. О том, что ей давно нужно другое небо. О том, что крылья не фантазия, а память, очень старая, почти забытая.
Она задержала дыхание, чтобы не спугнуть это чувство, и прошептала в темноту:
Если когданибудь решусь я вернусь туда. Я взлечу понастоящему.
В ту же секунду чтото внутри неё тихо ответило:
Ты уже начала.
Лада стояла у окна долго, пока ночь сдавалась, тени утоньшались, а небо светлело, будто мир делал глубокий вдох перед новой суетой. Но внутри неё чтото уже изменилось. Неприметно, тихо, но навсегда.
Она смотрела на горизонт, где тонкая полоска света делила мир на до и после. И в тот миг поняла, что больше не боится своих слабостей, пустоты, безразличной усталости, которая раньше накрывала её, как волна.
Эти крылья были не из сна.
Они из неё.
Она закрыла глаза, положила ладонь на грудь туда, где сердце слегка стукнуло, подтверждая мысль. Не громко, не торжественно, но уверенно.
Хватит жить чужими ожиданиями. Хватит терпеть. Хватит ждать, пока ктото разрешит мне быть собой, прошептала она.
И в тот момент внутри неё чтото расправилось. Не крылья, а нечто глубже душа, долго сидевшая в темноте, наконец встала на полный рост.
Глаза открылись. Небо уже было бледнорозовым, первый утренний свет ласково ложился на её лицо. Она отодвинулась от окна и ощутила, как пол под ногами дрогнул. Или дрогнул мир?
Не важно. Главное она больше не падает.
Глубокий вдох, первый понастоящему свободный за многие месяцы. Она произнесла вслух, чётко, спокойно, как клятву:
Я поднимусь. Сама. До тех высот, что мне снятся.
Ни одна душная комната больше не будет её клеткой.
Она развернулась, её шаг был лёгким, почти воздушным, не потому что она спешила, а потому что человек, нашедший свои крылья, уже никогда не будет прежним.
