После похорон мужа мой сын вывез меня на узкую лесную тропу и шепнул: «Здесь твоё место».
Я не плакала у гроба, хотя провела с ним сорок два года, сквозь голод, болезни и редкие радости. Слёзы застряли внутри, будто камень в горле, и не вышли ни у могилы, ни позже, когда соседка принесла кутью и сказала: «Ну что, Валентина Петровна, держитесь». Я кивнула, улыбнулась вежливо и закрыла дверь.
Мой сын, Андрей, стоял в чёрном костюме, блестящем, как новогодняя ёлка, стоил дороже моей полугодовой пенсии. Он держал меня под локоть, как принято в приличной семье, но его рука была холодна, будто держала не мать, а обязанностьобузу.
На поминках он произносил торжественные тосты, размахивая жестами, и все восхищались: «Какой сын! Какой красавец!» Я сидела в углу, глядя на его лицо в нём смешались мои глаза, отецский нос и чужая улыбка, как будто он уже давно перестал быть моим сыном.
Третий день после похорон он пришёл в кухню, где я варила крепкий кофе с молоком, как любит муж. Андрей опустил передо мной ключи от машины и паспорт.
Мама, сказал он, я всё обдумал. Тебе будет лучше в пансионате в лесу. Тихо, уютно, чистый воздух, собравшиеся пенсионеры. Не сидеть одной в квартире, как папа болел. Ты тоже можешь
Он не досказал, но я услышала мысли: «Тебе стоит умереть, чтобы не мешать».
Я молчала, сжимала горячий стакан, обжигая губы, но не дрожала, не кричала, не бросала чашку.
Квартира будет твоей, продолжил он. Папа всё оформил на меня ещё год назад. Ты же знаешь, он всегда думал о тебе, чтобы не было споров.
Я знала, что муж за год до смерти переписал всё на сына, не спросив меня. Наивно надеялась: «Главное, сын рядом, заботится». Я была глупа.
Ты не справишься одна, сказал он мягко, почти с сочувствием, как диагноз. Ты устала, ты уже старая.
Когда? спросила я, ожидая крик или угрозу.
Завтра, утром, ответил он. Всё уже готово, вещи не нужны, возьми только самое необходимое. Я буду навещать, конечно.
Он лгал. Утром приехал на «Ладе», я вышла с чемоданом: фото мужа, паспорт, немного сэкономленных рублей и записная книжка с любимыми рецептами.
Андрей бросил чемодан в багажник, как мешок картошки, открыл заднюю дверь, и я без слов села на сиденье. Машина беззвучно выехала со двора.
Мы ехали молча, оставляя позади Московскую суету, проезжая через пригороды, а затем в темный, безмолвный лес. Дорога превратилась в ухабистый грунт, и я смотрела в окно на деревья, слышала птиц, ощущала страх и красоту одновременно.
Где пансионат? спросила я.
Скоро увидишь, бросил он через плечо.
Через двадцать минут дорога сузилась, машина подскакивала по кочкам, я держалась за ручку двери, сердце билось от предчувствия.
Он остановил машину, открыл дверь, и я вышла в пустынный лес без домов, без заборов, только густой мрак.
Твоё место, сказал он, лицо спокойно, почти довольное.
Что значит «мое место»? спросила я.
Как есть, ответил он. Тебе будет лучше, тихо, никто не будет тревожить.
Он поставил рядом сумку с провизией на пару дней и сказал, что я сама разберусь. Я замерла, в голове всплыл белый шум, будто мир выключил звук.
Ты меня оставляешь? прошептала я.
Не оставляю, просто отпускаю. Ты всё равно скоро уйдёшь. Квартира, город всё лишнее. Ты мне мешаешь, напоминая о том, что я должен чтото чувствовать, а не хочу.
Я твоя мать, бросила я, но он поправил: Теперь ты обуза. Прости.
Он завёл двигатель, я бросилась к двери, схватилась за ручку.
Андрей! Подожди! Я отдам всё! Квартиру, деньги, всё! Не оставляй меня!
Он нажал газ, машина бросила меня в землю. Я упала, колено ударилось о камень, кровь просочилась сквозь колготки. Боль была не телесной, а глубокой, в сердце.
Открыв сумку, я нашла бутылку воды, бутерброды и шоколадку. Съела сладкое, выпила воду, встала и взглянула вокруг: лишь бесконечный лес, без дорожек, лишь звериные тропы и глухая тишина, звонящая в ушах.
Я шла туда, куда вела меня нога, может к реке, может к смерти было всё равно. Через час нашла узкий ручей, напилась водой, умылась, посмотрела в отражение: седые волосы, морщины, пустые глаза.
«Ты старая», услышала я его голос вдалеке.
Ночь провела под ёлкой, свернувшись клубком, укрывшись пальто, дрожа не от холода, а от злости и обиды.
Думала о муже, о его мятном чае, о том, как он держал меня за руку, когда было страшно. Я была выброшенной вещью, мусором, но я не хотела умирать здесь.
Утром я шла дальше, день за днём, без цели, просто чтобы не сойти с ума. На третий день нашла грунтовую дорогу, по которой проезжала грузовичка. Водитель мужчина лет пятидесяти, добрый взгляд.
Бабушка, куда? спросил он.
В город, к сыну, ответила я без раздумий.
Он кивнул, открыл дверь и сказал: «Садитесь, подвезу». Мы ехали, слушая старую песню по радио, я закрыла глаза, слёзы, что держались три дня, превратились в поток.
Он остановился у автовокзала, дал мне бутылку воды и бутерброд, улыбнулся: «Всё наладится». Я кивнула, вышла и пошла в полицейский участок, рассказала всё без слёз, только факты.
Офицер записал, покачал головой: «Без доказательств мы ничего не можем сделать. Это не преступление по закону». Я смотрела на его погоны, на равнодушные глаза.
Может, снова случится? спросила я.
Если нет доказательств, да, ответил он, советуя обратиться к юристу или соцслужбам.
Я вышла, дождь начал моросить, люди спешили, никто не заметил старушку с сумкой. Я зашла в библиотеку, нашла бесплатный интернет, писала письма в прокуратуру, в комиссии, в СМИ, в блоги.
Через неделю позвонила молодая журналистка из местной газеты: «Валентина Петровна, расскажите, мы опубликуем, люди должны знать». Я рассказала без прикрас, статья вышла через три дня: «Сын бросил мать в лесу: её место здесь». Фотография с поминок, серый платок, пустые глаза.
Комментарии множились, люди возмущались, плакали, требовали наказания. На следующий день позвонил Андрей, голос дрожал.
Мам, что ты наделала?!
Живу, ответила я.
Ты меня убиваешь! Жена ушла! Детям стыдно в школу ходить! Ты понимаешь, что натворила?!
Понимаю, сказала я. Ты бросил меня в лесу, я рассказала миру. Справедливо.
Я приду, заберу всё, квартиру, деньги!
Поздно, ответила я. Мне не нужна твоя квартира, мне хочется, чтобы ты понял: мать не мусор, старость не приговор, человек не вещь.
Он замолчал, потом рыдал впервые в жизни. Я простила его, лишь попросив принести цветы, а не деньги.
Через неделю он привёз жёлтые тюльпаны мои любимые, встал на колени, плакал, целовал руки. Я посмотрела в его глаза, увидела страх и раскаяние.
Встань, сказала я. Я не бог, я мать, и я прощаю.
Сейчас я живу не в пансионате, а в небольшой комнатушке у Балтийского моря, с балконом, чайками и солнцем. Андрей навещает меня каждую неделю, приносит еду и цветы, рассказывает о работе, о детях.
Он изменился или притворяется мне всё равно. В его глазах я вижу страх потерять меня снова, страх остаться без прощения. Я не вернулась к нему, но и не отвергла, потому что каждый заслуживает шанс на искупление, даже тот, кто бросил мать в лесу.
По вечерам я выхожу на балкон, смотрю на море, думаю о муже, о том, как он бы гордился мной, не за выживание, а за то, что я не ожесточилась, не сломалась, не стала той тихой, покорной фигурой, что он хотел.
Я живая, я сильная, я мать. Моё место не в лесу, не в пансионате, а там, где я сама решаю. Сегодня у моря, завтра в горах, а может, в новой квартире с внуками, с сыном и тюльпанами на подоконнике.
Потому что я не вещь, не обуза, не «старая». Я человек, и имею право на жизнь, на любовь, на уважение, даже если меня бросили в лесу и сказали: «Твоё место здесь». Я выбрала другое место своё право.
