Мальчину выгнали из собственного дома в канун Нового года. Спустя годы он вернулся к тем же дверям и его ожидал неожиданный поворот.
За окнами домов мерцали тёплые огни гирлянд, рождественские ёлки отражались в их блеске, а издалека доносились звуки праздничных мелодий. За пределами этих стен царила безмолвная, почти священная тишина, будто в храме. Ни шагов, ни голосов. Лишь шипение ветра в каминах и лёгкое шуршание хлопьев, которые, падая на землю, образовывали будто бы покрывало забытых судеб над городом.
Коля Сушанов стоял на ступеньке входа, пока ещё не осознавая, что всё происходящее действительно. Всё выглядело как безумный, бессмысленный кошмар. Холод проникал сквозь одежду, промокая его носки, а резкий ветер царапал лицо. Забытая в сугробе его сумка напоминала о жёсткой реальности.
Убирайся с моего пути! Я не хочу тебя больше видеть! громко прокричал его отец, голос его был хриплым и полным злобы. Сразу же за ним захлопнулась дверь.
Этого отрвали в разгар рождественской ночи, без какихлибо вещей, без прощания, без шанса вернуться.
А мать? Она стояла в стороне, прислонившись к стене, руки скрещены. Никакого слова, ни попытки остановить мужа, ни крика «Это наш сын». Она лишь пожала плечами, сжимая губу, чтобы не пустить слёзы, и погрузилась в безмолвие.
Коля медленно спустился по лестнице, чувствуя, как снег проникает в его ботинки и колет холодными иглами. Он не знал, куда идти. Внутри его разрывал пустой вакуум, будто сердце опустилось под ребра.
Хватит, Коля. Ты никому не нужен, даже им. На самом деле особенно им.
Он не плакал. Глаза оставались сухими, но острая боль в груди напомнила, что он жив. Было слишком поздно горевать всё уже случилось, пути назад не было.
Он пошёл, не имея направления, сквозь бурю, под светом фонарей, освещающих пустынные улицы. За окнами люди смеялись, пили чай, разворачивали подарки. Но он был один, в празднике, где ему нет места.
Не помнил, сколько часов он бродил. Улицы сливались в одну бесконечную дорогу. Охранник преследовал его от входа в здание, а прохожие отстранялись, когда видели его взгляд. Он был чужим, бесполезным, нежеланным.
Так началось его лето первое лето одиночества, лето выживания. В первую неделю Коля спал где мог: на скамейках, в метро, на автобусных остановках. Все отгоняли его: продавцы, охранники, занятые прохожие. Вместо сочувствия они проявляли раздражение. Бедный парень в изношенной куртке, с красными глазами и неряшливым видом, стал живым напоминанием о том, чего они сами боялись.
Он ел то, что находил: остатки из мусорных контейнеров; однажды украл сэндвич в киоске, пока продавец уходил. Это был его первый опыт кражи, не из злого умысла, а из голода, из страха умереть.
С наступлением темноты он нашёл убежище в заброшенном подвале старого пятиэтажного дома на окраине. Там пахло плесенью, следами кошек и затхлым ароматом. Температуру поддерживал горячий пар из соседней городской системы отопления, достаточно, чтобы пережить ночь. Этот подвал стал его домом: он раскладывал газеты на полу, собирал картонные ящики и укрывался тряпками из мусора. Иногда сидел и молча плакал, но слёз не было лишь резкие толчки в груди, сжимавшие его изнутри.
Однажды его нашёл старик с тростью и длинной бородой. Он осмотрел мальчика и пробормотал:
Живой? Ну, это лучше. Я думал, опять коты разбросали пакеты.
Старик оставил банку консервированного мяса и кусок хлеба, ничего больше. Коля не произнёс ни «спасибо», лишь с жадностью съел найденную еду.
С того дня старик появлялся время от времени, принося пищу, не задавая вопросов. Однажды он тихо сказал:
Мне тоже было четырнадцать, когда мать умерла, а отец повесился. Иди, парень, люди дураки. Но ты не такой.
Эти слова запали Коле в память; он повторял их, когда силы покидали его.
Одним утром не смог подняться. Охватило тошнота, озноб, всё тело дрожало. Жар бил в висках, ноги подкашивались
Мальчину выгнали из собственного дома в канун Нового года. Спустя годы он вернулся к тем же дверям и его ожидал неожиданный поворот.
