Я расскажу вам, как в одной деревне, где грядут поля тридцать соток, а в загоне три кабанчика, пришла в наш дом «приблуда», как мы её прозвали.
Старшая дочь, Соня Петровна, известна была своей упрямой натурой и жёсткими требованиями к женихам. К тридцати годам она превратилась в настоящую горечку для любого мужа словно язва в желудке, мужской кошмар в плоти.
Приблуда, проговорила она, словно закрепляя слово. Младшая дочь, Злата, пухлая и весёлая, одобрительно улыбнулась. Мать лишь хмуро кивнула, да ясно было, что новоиспечённая невестка ей тоже не по вкусу. И как же её полюбить? Единственный сын, наш оплот, отслужил в армии и привёз оттуда жену. У той ни отца, ни матери, ни ни копейки в кармане всё, будто выросла в детском доме или по родне «мыкалась». Толик, наш сын, лишь шутил: «Не грусти, мать, богатыми будем», и не желал признавать, кто же в наш дом пришёл. Может, воровка, аферистка мало ли кто сейчас бродит!
С тех пор Варвара Никитична, как мы её назвали, не могла закрыть глаза ни на одну ночь. Полусон её тревожил, она ждала, какие же проделки новенькая затеет, когда начнёт «шарить» по шкафам. Дочери даже подгоняли: «Ты бы, мать, ценности по родне спрятала, шубы, золото». А то в одно утро проснёмся всё пропало!
И Толик, бедняга, плачет, мол: «Кого ты в дом привёл! Где же твои глаза, где лицо?»
Но жить придётся, а некуда бежать, так что «приблуда» нашла место под крышей. Дом наш богатый, огород тридцать соток, три кабанчика в загоне, птицы их не счесть. Работы хватает, а Варвара ни разу не жаловалась, и в огороде, и в кабанчиках, и в готовке, и в уборке всё делала, стараясь угодить свекрови. Но сердце мамы не согреться золотом: если не будет благоволить, всё будет плохо. Нежеланную невестку в первый же день отрезала словами:
Зови меня по отчеству, так будет легче. Дочери у меня уже есть, а ты, как бы ни старалась, не станешь их равной.
С тех пор я стал называть её Варварой Никитичной, а мать никогда не называла её именем. «Надо чтото сделать», говорила она, и больше ничего. Мы не потакали, а золовки любой «нелюбой» родственнице не позволяли втираться. Каждый раз мать вынуждена была держать дочерей в узде, не потому что жалела Варвару, а чтобы в доме порядок держался, а не скандалы. Дева оказалась трудолюбивой, не лодырём, и постепенно мать оттаивала.
Но жизнь не стояла на месте Толик увлёкся.
Как бы ни выдержал мужик, когда с утра до ночи в два голоса о жёнах спорят: «На ком женился, а на ком?». И вот Соня познакомила его с какойто подружкой, и всё завивало. Золовки радовались, мол, теперь «приблуда» приберётся. Мать молчала, а Варвара делала вид, что ничего не случилось, лишь глаза её стали печальны. И вдруг, как гром из ясного неба, пришли две новости: Варвара ждёт ребёнка, а Толик с ней разводится.
Не может быть, сказала мать Толику. Я её в жёны не сватала.
Но женился живи! Не кобелевай. Скоро будешь отцом, а если нарушишь порядок, я тебя из дома выгнáю, и тебя больше не захочу видеть. Шурка, наша дочь, будет жить здесь.
В первый раз мать назвала Варвару по имени. Сёстры замолчали, а Толик возмутился: «Я мужик, решаю сам». Мать в боках руки подняла и смехом ответила: «Какой ты мужик? Пока только штаны наденет. Родишь ребёнка, вырастишь его, дадишь ему ум, выведёшь в люди тогда и назовёшь себя мужчиной!»
Мать не скрывала своих слов, а Толик всё в матушку оборачивал. Если он что задумал всё! Ушёл из дома. Шурка осталась, а через какоето время родила девочку, назвав её Варушкой. Мать, узнав, ничего не сказала, но в её глазах просвечивала радость.
Снаружи в доме ничего не менялось, только Толик потерял дорогу домой, обиделся. Мать переживала, но лицо не показывала. Внучку полюбила, баловала, дарила подарки и сладости. Шурке же, видимо, было трудно простить, что сын ушёл через неё, но ни словом её не осуждала.
Прошло десять лет. Сёстры вышли замуж, и в большом доме остались трое: мать, Шурка и Варушка. Толик завербовался и уехал на север с новой женой. К Шурке стал подходить один отставной военный серьёзный человек, постарше её. Он с женой развёлся, оставил ей квартиру, а сам жил в общежитии. Получал пенсию, был надёжным женихом. Шурке он тоже понравился, но куда её привести? К свекрови?
Она объяснила всё, попросила прощения и ушла. Мужчина, не дурак, пришёл к матери: «Варвара Никитична, я люблю Шуру, без неё жить не могу».
Мать не моргнула ни одного мускула на лице.
Любишь, сказала она, тогда живите.
Пауза, потом добавила:
По квартирам Варушку не отдам. Живите здесь, у меня.
И стали они жить вместе. Соседи языки до мозолей стерли, обсуждая, как «чокнутая» Никитична сына из дома выгнала, а «приблуда» с хахалем приняла. Не иначе, эта девка старую глупой опоила. Ленивый ни к чему не прикасал Варвару, а она не слушала пустые разговоры, не вела бесед с соседками, держалась гордо и неприступно. Шурка родила Катю, и мать, хотя и не могла радоваться своим внучкам, всё же держала их в сердце.
Но беда пришла неожиданно: Шурка тяжело заболела. Муж её сломался, даже запил. Мать, молча, сняла все деньги со счёта и повезла её в Москву, где выписала любые лекарства, показала к любым врачам. Не помогло.
Утром Шурка почувствовала облегчение, попросила куриного бульона. Мать быстро зарубила курицу, ощипала, отварила. Принесла бульон, а Шурка не смогла его съесть и впервые заплакала. Мать, которую никогда не видели плачущей, заплакала вместе с ней:
Что, дитя, уходишь от меня, когда я тебя полюбила? Что ты делаешь?
Она успокоилась, вытерла слёзы и сказала:
Не бойся за детей, они не пропадут.
Больше слёз не лилось, мать сидела рядом, держала Шуру за руку, тихо гладила её, словно просила прощения за всё, что было между ними.
Через ещё десять лет Варушка вышла замуж, родила сына, назвала его Александром в честь приёмного отца. А бабушку Варю похоронили рядом с Шуркой.
Так они и лежат рядом: невестка и свекровь, а между ними этой весной проросла берёзка. Откуда она взялась, никто не помнит, но она как прощальный привет от Шурки, как последнее «прости» от матери.
