После похорон мужа мой сын, Дмитрий, отвёз меня к лесной тропинке и сказал: «Вот твоё новое местечко».
Я не заплакала у гроба, хотя с мужем прошла сорок два года, вместе пережили и бедность, и болезни, и редкие радости. Слёзы просто застряли в горле, как камень. Их не вытянуло ни плыло над гробом, ни соседка с кутёй, сказавшая: «Держись, Марфа Ивановна». Я кивнула, улыбнулась вежливо и закрыла дверь.
Дмитрий стоял рядом, высокий, статный, в дорогом чёрном костюме, который, наверное, стоил больше, чем моя полугодовая пенсия. Он держал меня под локоть, как принято в уважаемых семьях, но рука была холодной, будто держал не мать, а обязанностьобузу.
На поминах он произнёс торжественные тосты, размахивая руками, и все восхищались: «Какой сын! Какой красавец! Какой умница!» Я сидела в углу, глядя на него: лицо знакомое, но чужое. Глаза мои, нос отцовский, улыбка чужая улыбка человека, который давно перестал быть моим.
Третий день после похорон он зашёл ко мне. Я варила крепкий кофе, как любил муж, только без сахара, с молоком. Дмитрий положил передо мной ключи от машины и паспорт.
Мама, сказал он, всё обдумал. Тебе будет лучше в доме для пожилых, в Подмосковье. Тихо, уютно, воздух чище, а людипенсионеры тоже не прочь компании. Не нужно сидеть одной в квартире. Ты помнишь, как папа болел, он не закончил фразу, но я поняла: «Тебе стоит умереть быстрее, чтобы не мешать».
Я молчала, сжимала горячий кофе, обжигая губы, но пила, чтобы не дрожать, не кричать, не бросить чашку в него.
Он хотел, чтобы я ушла, а не просто переехала. Папа всё оформил на меня ещё год назад, думая, что я не обижусь, а сын будет заботиться. Я, наивно, приняла: «Главное, сын рядом, будет помогать». Наивность, конечно.
Тебе одной там не место, продолжал он, ты устала, ты старая.
Последнее слово произнёс он почти с сочувствием, будто констатировал диагноз: я ломанная вещь, которую пора выбросить.
Когда? спросила я.
Он, видимо, ждал слёз, криков, угроз, но я просто спросила: «Когда?»
Завтра, утром, ответил он. Всё уже оформлено, вещи не нужны, всё есть. Я навещу, конечно.
Он солгал. Я знала, что он не придёт. Ни разу.
Утром он приехал на своём «Мерседесе». Я вытащила чемодан, в котором были фотография мужа, паспорт, немного рублей, откладываемых годами, и записная книжка с любимыми рецептами. Дмитрий закинул чемодан в багажник, как мешок картошки, открыл заднюю дверь, и я села, не сказав ни «поехали», ни «вперёд». Машина пустилась со двора.
Мы ехали молча: город позади, потом пригороды, потом лес. Дорога становилась грунтовой, с кочками. Я смотрела в окно деревья, тишина, птицы, красота и лёгкий страх.
А где именно этот дом? спросила я.
Он бросил через плечо: Скоро увидишь.
Через двадцать минут свернул на узкую лесную тропу. Машина подпрыгивала по кочкам, я держалась за ручку двери, сердце колотилось от предчувствия. Он остановил машину, открыл дверь, я вышла. Никого, домов, заборов только густой, тёмный лес.
Твоё место, сказал он спокойно, даже с улыбкой.
Что значит «мое место»? спросила я.
Как есть, ответил он. Тебе будет лучше, тихо, спокойно, никто не будет тебя тревожить.
Он поставил рядом сумку с едой на пару дней. «Ты умная женщина, разберёшься», добавил он. Я замерла, в голове белый шум, будто выключили звук мира.
Ты меня оставляешь здесь? спросила я.
Не оставляю, просто отпускаю. Ты всё равно скоро уйдёшь. Квартира, город ты мне мешаешь. Честно, ты напоминание о том, что я должен чтото чувствовать, а не хочу.
Я твоя мать, прошептала я.
Теперь ты обуза, поправил он. Прости, но так будет лучше для всех.
Он завёл двигатель, я бросилась к двери, схватилась за ручку.
Андрей! Подожди! Я всё отдам! Квартиру, деньги, всё! Только не бросай меня здесь! вопила я.
Он нажал на газ, машина рванула вперёд, я упала, ударилась коленом о камень, кровь проступила сквозь колготки. Боль была не телесной, а глубокой, внутри.
Я открыла сумку, достала бутылку воды, бутерброды, шоколадку. Съела шоколадку, выпила воды, встала и огляделась. Вокруг только лес, никаких троп, только звериные следы и глухая тишина, в ушах звенела.
Я пошла, куда глаза глядят: к дороге, к реке, к чемуто. Через час нашла ручей, выпила воду ладонями, посмотрела в отражение: седые волосы, морщины, пустые глаза.
Ты старая, сказал он в памяти.
Да, я старая, но не мёртвая.
Ночь провела под елью, свернувшись клубком, укрывшись пальто, дрожа от обиды, а не от холода. Думала о муже, о его мятном чае, о том, как он держал меня за руку, когда было страшно. Теперь я выброшенная вещь, мусор.
Но я не хотела умирать здесь. Утром пошла дальше, шла целый день без цели, лишь бы не сидеть и не сойти с ума.
Третий день нашла грунтовую дорогу, по которой ехала грузовичка. Водитель, лет пятидесяти, добрый мужик, спросил:
Бабушка, куда?
Я ответила первым, что пришло в голову: В город, к сыну.
Он кивнул, открыл дверь, сказал: Садитесь, подвезу.
Я села, молчала, а он включил старую песню по радио. Слёзы, которые не лились три дня, теперь текли рекой. Он остановился у автовокзала, дал мне бутылку воды и бутерброд, сказал:
Не переживайте, всё наладится.
Я кивнула, поблагодарила и вышла.
В городе я пришла в полицию, рассказала всё без приукрашиваний. Офицер записал, покачал головой:
Без доказательств ничего сделать нельзя. Вы не были избита, а просто оставлена в лесу. Это не преступление, юридически.
Я взглянула на его погоны, на равнодушные глаза. Значит, он может так поступить с другими? спросила я.
Если нет доказательств, да, ответил он, советуя обратиться к юристу или соцслужбам.
Я вышла на улицу, начал моросить дождь, люди спешили мимо, не замечая старушку с сумкой. Я зашёл в библиотеку, нашёл бесплатный интернет, писала письма в прокуратуру, в комиссии по правам человека, в СМИ, в блоги.
Через неделю позвонила молодая журналистка из местной газеты:
Марфа Ивановна, расскажите всё, мы опубликуем. Людям нужно знать.
Я рассказала без слёз, только факты. Статья вышла через три дня с заголовком: «Сын бросил мать в лесу: «Твоё место здесь»». Моя фотография с поминок: серый плащ, пустые глаза. Комментарии, репосты, возмущение, требования справедливости.
На следующий день позвонил Дмитрий:
Мама, что ты наделала?!
Живу, ответила я.
Ты меня убиваешь! Меня уволили! Жена ушла! Дети стыдятся! Ты понимаешь, что натворила?!
Понимаю, сказала я. Ты бросил меня в лесу, я рассказала миру. Справедливо.
Приеду, заберу всё: квартиру, деньги, всё!
Поздно, ответила я. Я не хочу твоей квартиры. Хочу, чтобы ты понял, что мать не мусор, старость не приговор, человек не вещь.
Он заплакал, впервые за всю жизнь. Прости, прошептал он.
Прости, ответила я. Принеси цветы, а не деньги, и скажи: «Мама, я тебя люблю». И я поверю.
Через неделю он приехал с жёлтыми тюльпанами моими любимыми, встал на колени, плакал, целовал мои руки. Я посмотрела на его слёзы, страх, раскаяние.
Встань, сказала я. Я не бог, я мать, и я прощаю.
Сейчас я живу не в доме для пожилых, а в маленькой квартире у Волгограда, с балконом, чайками, солнцем. Дмитрий навещает меня каждую неделю, привозит еду, цветы, рассказывает о детях, работе, жизни. Он изменился или притворяется мне всё равно. В его глазах я вижу страх потерять меня снова, страх остаться без прощения.
Я не вернулась к нему, не живу под одной крышей, но и не оттолкнула его полностью, ведь каждый заслуживает шанс на искупление, даже сын, который бросил мать в лесу.
По вечерам выхожу на балкон, смотрю на волны, думаю о муже, как бы он гордился мной, не за то, что я выжила, а за то, что не ожесточилась, не сломалась, не стала той тихой, покорной тенью, которой он хотел меня видеть.
Я живая, сильная, мать. Моё место не в лесу, не в пансионате, а там, где я сама решаю.
Сегодня у моря, завтра в горах, а может, в новой квартире с внуками, с сыном, с тюльпанами на подоконнике.
Потому что я не вещь, не обуза, не «старушка». Я человек, у меня право на жизнь, любовь, уважение.
Даже если меня бросили в лесу.
Даже если сказали: «Твоё место здесь».
Я выбрала другое место.
И это моё право.
