Синеглазая душа
Сияло летнее солнце, а в городе было так жарко, что даже крыша над головой казалась печкой. Сергей шёл от автобусной остановки, в руках таща огромную спортивную сумку, полную «практичных» вещей вчерашнего студентавторокурсника. На нём дешёвый спортивный костюм, за который он заплатил, разгоняя вагоны в метро несколько ночей так и заработал себе и семье небольшую порцию новых рублёвых приобретений.
Он обогнул старый сельский клуб и свернул к дому, где у ворот его уже ждала соседка Антонина Ивановна. Седина её волос развевалась на ветру, а глаза, казалось, заглядывали прямо в душу. «Как будто в саму душу сверлит!», пробормотал Сергей, чувствуя лёгкое побледнение.
Добрый день, Антонина Ивановна! поздоровался он.
Привет, Серёжа, прошептала она, словно шурша осенними листьями. Её взгляд следовал за ним до самого уголка, где стояли старые дедовы берёзы у дома.
Сынок! воскликнула мама, обняв Сергея, а младшая сестрёнка, бодрая как весна, подскочила к ним. Бабушка тоже подошла, хлопая в ладоши.
Как же ты подрос! улыбнулась она, поглаживая Сергея по голове.
Мам, мы виделись только месяц назад, перед сессией! рассмеялся Сергей, поднимая на руки десятилетнюю Алёнку. Девчонка визжала от смеха.
Всё сдал? спросила мама.
Да, теперь я третий курс! гордо заявил он. Стипендия тоже повысилась!
Красавчик! похвалила бабушка, поглаживая его по лбу. Ты действительно вырос!
Бабуля, а где папа? спросил Сергей, вынимая из сумки подарки для родных.
На работе, как и положено! отмахнулась мать, разглядывая изящную брошь, подаренную сыном. Спасибо, дорогой!
Алёнка, крутясь перед зеркалом, примеряла новую кофточку и воскликнула:
Смотрите, какая прелесть! Все девчонки в школе позавидуют! Жаль, что сейчас каникулы.
Ты всем угодила, улыбнулась бабушка, закутываясь в новый пуховый платок.
Мать накрыла стол, и вся семья села обедать. За столом шумели разговоры, смех и аромат свежеприготовлённого борща. Вдруг Сергей задумался.
Мам, обратился он к Елене Петровне, почему соседка, баба Тоня, всё время на меня смотрит? Куда бы я ни пошёл, она у калитки стоит и глаза не сводит. Сегодня тоже так. Она ведь не знала, что я приду, а будто ждала.
Это тебе бабушка лучше расскажет, тихо произнесла мать.
Просто ты очень похож на отца, а он, в свою очередь, напоминает деда. Антонина любила твоего деда, пробормотала старушка, глядя в даль.
Мы тогда только построили наш дом, вместе со всеми жителями деревни. Здесь познакомились с соседями: молодой парой Тоней и Василием. Помогали друг другу, дружили. Тоня вышла замуж рано ей только восемнадцать. Воспитывала её тётя, а с десяти лет Тоня уже была домашней помощницей: держала порядок, готовила еду, присматривала за тётинскими детьми. Школу почти не посещала «не было времени», как говорила.
Тётка была строгой, хоть и родной сестрой матери Антонины, и не жалела девочку: наказала за любую оплошность. Однажды Тоня сняла куртку, а на руках у неё были старые шрамы.
Что это? спросил я.
Это ответила она, «Корову не успела поймать, пока в огороде сорняки рвала». А ещё она рассказывала, как ходила к маме на кладбище, просила её забрать, а тётка, как сказали, чуть не убила её, избивая так, что два дня встать не могла.
Тётка была злая, потому что её сестра, мать Антонины, ушла к молодому парню, который стал отцом её племянницы. Потом он погиб, а мать девочки, не выдержав потери, слегла и больше не встала. Так Тоня осталась сиротой.
Тётка вышла замуж без любви, а Тоне отомстила: продала семейный дом, а Антонина осталась без приданого. Тогда её выдала замуж за Василия, который был старше девочки примерно на десять лет и имел деньги. Дом хороший, и до сих пор Антонина живёт в нём, возделывает землю только желания дочери никто не учитывал.
Тётка сказала Тоне, что лучше знать, за кого выходить замуж. Что могла сделать 18летняя сирота без поддержки? Выбрала выйти замуж.
Антонина была хорошей хозяйкой, но мужа не любила. Он тоже не чувствовал к ней особых чувств: льстило, что жена молодая, красивой и умелой. «Не смотри, Антонина, как ты сейчас маленькая, седая и щупленькая», говорил Серёжа. В молодости она была настоящей красавицей: стройная, худенькая, глаза синего оттенка, волосы каштановые, заплетённые в густую косу, доходившую до пояса. Кто её видел не мог пройти мимо, а муж ею гордился, хотя сам Тоню часто обижал.
Часто я видела её синяки:
Это Васёк? спрашивала я.
Она молчала, а в её синих глазах блестела боль и невыплаканные слёзы Жизнь её была тяжёлой, но она всё равно оставалась девочкой.
Я рожала твоего отца, Петю, а у Тонине не получалось забеременеть. Изза этого Васёк часто бесился, ссорился с женой и даже бил её часами. По деревне ходил, мол, «пустышка», не может мне сына дать. Антонина на мужа обижалась, но не жаловалась с детства привыкла, что никто не спасёт её. Жаль её, но помочь нельзя.
Иногда они приходили к нам вечером, пели песни. У Тонина был голос, от которого мурашки пробегали по коже. Я тоже пела неплохо, но с ней сравняться не могла. Дед твой, Коля, тоже пел хорошо: в детстве ходил в церковный хор.
Когда они пели вместе, забывалось дышать. Голос за голосом, нота за нотой будто учили это годами. Всё слаженно, душевно. А Васёк не пел. Он только болтал о том, как «Бурёнка» меньше молока даёт, или как пшеница в этом году лучше, чем в прошлом. Ему было главное чтоб миска не пустовала. Всё, что он съедал, глотал, причмокивая.
Тоня смотрела на него и слёзы глотала, а он и не замечал. На Колю, твоего деда, он лишь отвернулся, глаза отводя.
Коль, сказал я, глянь на Тоню, она же тебя не отводит. Ты ей нравишься.
Зачем, ответил он, буду её душу рвать. Ей и так плохо. Я тебя люблю.
Она не могла отвести от него глаз
Не зря Коля ушёл на фронт, когда Петя только год исполнился. Мы провожали наших мужей всей деревней. Стою на платформе, поезд готовится уйти, а я не могу отпустить Коленьку. В его глазах тоска, любовь, которую нельзя выразить словами. Карие глаза, тёмные волосы красивый, как ты, Серёженька. Когда прощались, его глаза потемнели от боли, от ожидания разлуки
Я бросилась за поездом, как и другие женщины мамы, жёны, любимые. Долго ещё, казалось, видела в окне знакомое лицо, слёзы Галины, затем воскликнула: «Васёк не пошёл на фронт, записался в больницу, справку достал и всем говорил: «Не могу воевать». Коля перед отъездом посадил берёзы у двора: «дерево посажено, дом построен, сын рожён»
Вернусь, сказал он, жена, с Петей обязательно! Дочку тоже хочу, похожую на тебя! Береги сына и себя, не волнуйся за меня: скучать не успеешь, как вернусь. Только жди.
Я ждала. Сроки прошли, но верила, что он вернётся.
Тоня пошла со мной провожать Колю. На вокзале она стояла в стороне, в её глазах была боль, которую трудно описать. Она не плакала, будто не хотела, чтобы люди думали, что она переживает. На деле каждому было всё равно у каждого своё горе.
Дома с вокзала мы шли молча, каждая думала о своём. Подъезжая к деревне, Тоня упала на колени передо мной.
Прости, прошептала, соседка, но мужа твоего люблю. Жить без него не могу! и заплакала.
А как же Василий? спросила я, понимая, что они как лето и зима.
Василий муж, и от него не уйти. Я его не вижу, а когда он появляется с нежностью, еле-еле выдерживаю. Прости, Галя, если можно простить.
За что прощать? Сердцу нельзя приказать! ответила я.
Ты даже Николаю в глаза не смотришь! Я знаю, что он тебя любит, сын его жизнь. Хочу лишь знать, что он счастлив. За что же мне жизнь такая, неприкаянная?! плакала она.
Мы вместе плакали, сидели на траве, рыдали побабьи. После этого стало легче и нам, и Тоне. Она успокоилась, смирилась.
Тогда мы стали ждать писем. Бои миновали, работали в колхозе, сажали, пололи, собирали.
Когда должно было прийти письмо от Коли, Тоня бросалась с работы к почтальоне бабушке Вале. Старушке было не известно, сколько лет, но её сумка ходила по всей деревне, доставляя радость и горе. Тоня просила:
Дайте мне письмо от Коли, хоть подержать!
Письма нет, откуда ты знаешь! отмахивалась Вала.
Я знаю, что есть! Дайте, я просто посмотрю! со слезами в глазах Тоня.
Не тебе письмо! хмурилась Вала, жене, Галине. Я не могу отдавать посторонним.
Что я с ним сделаю? Я же не совсем чужая. Хочу лишь увидеть почерк! Тоня плакала.
Вот, держи, сдавалась Вала, только слёз не размывай! дала письмо и ушла заниматься делом.
Тоня целовала письмо и прижимала к сердцу, пока бабушка не вернулась. Затем отдала драгоценный треугольник, радостно ожидая следующее письмо
Как ты всё это знаешь? Ты же почтальонку не спрашивала, тихо спросил Сергей.
Нет. Я тоже чувовала, когда письмо должно прийти. И уходила с работы, а Тоня уже была там. Видела всё.
Видела? И ничего ей не сказала?
В горе места нет. Всё одно горе. А у нас оно общее война
Васёк стал полицейским: ходил по дворикам, ловил людей. Тоня почти не выходила из двора: ей было стыдно, она ссутулилась и ссохлась, будто хотела стать незаметной. Муж её бил, а Тоня лишь просила прощения.
Письма стали её единственной отдушиной. Мог ли я её спасти? Было бы правильно? А она? Вопросов было много, ответов нет.
Долго писем не было. Я ждала, но уже не верила, что почта ещё имеет смысл. Каждый день просыпалась с надеждой: «Сегодня придёт», но ничего. Петя только начал произносить первые слова: «Папа, папа!». Мы слушали, ждали письмо.
Васёк исчез, как только мы пришли в деревню. Куда никто не знает, и больше его никто не видел. Тоня осталась одна, часто стояла у калитки, глядя на дорогу.
Тонь, попытался я разрядить обстановку, что ты там видишь?
Она посмотрела на меня синими глазами, лицо почти иссохло, будто мороз её обдало. И ушла.
А ты не видишь? спросила она.
Ничего не вижу, Тонь, ответил я.
Вот и я не вижу! Больше не вижу! и снова в слёзы.
«С ума сошла», думала я, но нет
Однажды в жаркое лето она подошла неожиданно, села под яблонёй во дворе.
Присядь, Галя, сказала она спокойно, будто знала всё.
Нет времени, ответила я, морковку надо вскопать, пока сырая после дождя.
Не будешь её сегодня вскопать, а завтра не будешь, вздохнула она, глядя на меня пустым взглядом, и я всё же села на скамеечку, извиняясь.
Баба Вала вошла во двор, но не так, как обычно, не танцуя от радости, а будто её сумка весила сто килограмм, тянула её к земле. Не хотела она сюда идти, но долг требовал.
Это тебе, сказала, протягивая конверт.
Я первая прочитала: «Ваш муж геройски погиб», а дальше слёзы заслонили слова. Тоня потеряла сознание, её спасли. Оказалось, она была беременна, когда Васёк сбежал.
Не помню, как жили дальше. Три месяца исчезли из моей жизни. Если бы не Тоня, я бы тоже ушла за Колей. Антонина вышла, мы стали друг для друга опорой: я для неё ради сына, она для меня ради ребёнка, которого ещё не знали. Боль не ушла, а спряталась гдето в глубине, как будто Галина положила руку на сердце и, хотя день новый, сил нет его начать. Ночью воет волк, горе гложет.
Выходя в двор, я ставлю шляпу на голову, а за забором ктото шуршит. Это Тоня, тоже не сидит в пустом доме. Села рядом, молчали, каждый о своём думал, но общее горе склеивало. И стало чуть легче.
Потом пришло письмо, но я его не чувствовала. Тоня тоже не пришла. Я открыла, и руки задрожали: от Коли. Баба Валя шепнула:
Выдохни! Это старое письмо, полгода искало тебя после смерти мужа. Не хотела его нести, но справедливости нет. Получить письмо от того, кого уже нет, страшно, но это его последнее слово.
Я взяла письмо и пошла к Тоне. Мы прочитали вместе. Там была её часть.
Галина открыла старый буфет, достала из деревянной шкатулки пожелтевший конверттреугольник, погладила шершавую бумагу. Сколько раз я его читалаИ когда в последний раз крикнули «Коля, вернись», ветер лишь смеялся, а мы с улыбкой подняли чашки чая, потому что даже в пустоте сердце умеет находить аромат домашнего печенья.
