Мы подъехали к дому под вечер, когда небо уже начинало синеть, но ещё не погрузилось в полную темноту. Моя «Лада» фыркнула, заглохла, и вокруг стало глуше. Только ветер гонял сухие листья по двору и шуршал в высокой траве.
Красота, сказал я, вытаскивая из багажника рюкзак. Прямо курорт для тех, у кого крепкая психика.
Для людей за сорок, у которых нет денег на нормальный санаторий, добавила Злата, щурясь на дом. Посмотри сам.
Дом выглядел перекошенным, хотя приглядевшись, стены стояли ровно. Крыша местами покрылась мхом, чердачное окошко было заколочено изнутри, в одном из окон первого этажа не было стекла, а когдато его закрыли полиэтиленом, который теперь потрескался и хлопал от ветра.
Вот это ностальгия, сказал Дмитрий, хлопнув дверцей машины. Помнишь, как в школе сюда забегали? Днём боялись подойти, а вечером казалось, будто ктото стоит у окна.
Ты боялся, отозвалась Василиса, поправляя шарф. Я сюда не ходила. Меня тогда мама до темноты домой загоняла.
Я усмехнулся. Мне было сорок два, спина нытила от дороги, в висках глухо стучало. Я думал, как в молодости могли идти сюда пешком с другого конца посёлка, смеяться, нести с собой семечки и дешёвую газировку, и никто не жаловался на спину.
Ну что, хлопнул я в ладони, экскурсия по владениям. Кто у нас главный экстрасенс?
Ты, сказала Злата. Ты же придумал ехать.
Действительно, я и придумал. Когда в нашем общем чате зашёл разговор о том, что было бы неплохо выбраться куданибудь на выходные, я в шутку скинул фотографию старого дома с подписью: «Поедем привидения смотреть». Фото нашёл в группе посёлка, где ктото упоминал, что дом пустует уже много лет. Шутка понравилась, а потом неожиданно оказалась единственным реальным вариантом: базы отдыха дорогие, дачи заняты, а дальний родственник Дмитрия через третьи руки сказал, что дом юридически ничей, заброшен, и никто не будет против, если мы переночуем.
Мы подошли ближе. От двери пахло сыростью и старыми досками. Ключей не было, замок давно выломали. Я толкнул дверь плечом, она нехотя поддалась, и изнутри посыпалась труха.
Господи, тихо сказала Василиса. Как будто в чужую жизнь лезем.
Внутри было прохладно, пахло затхлой древесиной, пылью, старой штукатуркой. Я машинально вдохнул глубже, и в горле застряло. Половицы прогибались, но держали. В прихожей на гвозде висела изъеденная молью куртка, под ней валялись ржавые ключи, а рядом пара одиноких ботинок разных размеров.
Ну вот, сказал Дмитрий, уже антураж.
Мы прошли в большую комнату. Стены облуплены, местами проступали старые цветные обои. В углу стоял диван с провалившимся матрасом, покрытый серой пылью. Рядом стол, на котором лежали пожелтевшие, скрученные листы.
Злата подошла к окну, коснулась рамы. Дерево шершавое, краска облупилась.
Если мы всё здесь заболеем, я тебя убью, сказала она мне, но в голосе звучала привычная ирония.
У меня есть аптечка, ответил я. И, кстати, мы не в палатках.
Я старался говорить легко, но сам чувствовал, как дом давит. Ничего особенного, старый, заброшенный. Такие дома есть по всей России, но тот, что стоял у окраины нашего детства, казался личным.
Мы устроились. Дмитрий с Василисой принесли из машины спальники и надувные матрасы, Злата достала из пакета пластик, термос с супом, бутерброды, сыр. Я проверил розетки, и одна, к счастью, работала. Я включил переносную лампу, и потолочная лампочка вспыхнула тусклым жёлтым светом.
О, цивилизация, сказала Василиса.
Мы ели за столом, разговор постепенно перешёл к обычным темам: работа, дети, кредиты, новости. Смех звучал чуть громче, чем нужно, будто пытались перекричать дом.
Слушайте, а кто тут жил? спросила Злата, откусывая бутерброд. Я помню только, что нас пугали, будто тут какойто маньяк.
Не маньяк, сказал Дмитрий. Какойто мужик один жил. Жена умерла, сын кудато пропал. Потом он сошёл с ума.
Ты сейчас сам придумал или это официальная версия? спросил я.
Мне отец рассказывал. Мол, не лезьте туда, хозяин злой, всех укусит. Потом, вроде, его нашли Дмитрий поморщился. Или он сам Короче, нехорошая история.
Василиса опустила глаза. Ей тяжело было говорить о смерти: её мать недавно умерла, похороны были тяжёлыми. Мы переписывались в личке, и я видел, как она цепляется за каждую мелочь, чтобы не развалиться.
Ну всё, сказал я, предлагаю официально открыть наш фестиваль ужасов. После еды экскурсия по дому. Найдём чердак, подвал, комнату с кровавыми надписями. Кто первый орёт, тот моет посуду.
Злата фыркнула.
Конечно, придумал, как отмазаться.
Когда мы поели и немного согрелись, взяли фонарики и пошли бродить по дому. Я шёл первым. В коридоре было темнее, лампочка сюда не доставала. Стены с облупившейся краской, кривое зеркало, в котором отражались наши силуэты. На полу старый ковер, местами протёртый до дыр.
Тут можно фильм снимать, прошептала Василиса.
Уже снимаем, ответил Дмитрий, поднимая телефон.
Комнаты были похожи друг на друга: пустые шкафы, голые стены, гдето валялись старые газеты, гдето разбитые тарелки. В одной из комнат на стене висел выцветший календарь с видом моря, год был почти двадцать лет назад.
Представляете, сказал я, он, наверное, каждый день смотрел на это море и никуда не уезжал.
Злата взглянула на меня внимательно.
Как и мы, заметила она.
Я пожал плечами. Когдато мечтал уехать из посёлка, потом из города, потом из страны. В итоге остался в районном центре, работаю в офисе, считаю чужие деньги. Иногда казалось, что вся моя жизнь такой же старый календарь, который никто не переворачивает.
Чердак мы нашли не сразу. Лестница наверх была спрятана за дверью в узком коридоре. Деревянные ступени скрипели, но держали. Наверху было темно, пахло пылью и тяжёлой сыростью.
Осторожно, сказал я, поднимаясь. Если чтото рухнет, я не виноват.
Чердак оказался низким, с наклонной крышей. Между стропилами висели паутины. Вдоль стен стояли коробки, старые чемоданы, какието доски.
Вот оно, сказал Дмитрий. Кладбище чужих вещей.
Злата подошла к ближайшей коробке, наклонилась.
Тут книги какието, отметила она. И тетради.
Я светил фонариком. В коробке действительно лежали книги в потёртых обложках, школьные тетради, толстая тетрадка в клетку, перевязанная бечёвкой.
О, сказал я. Нашли сокровища.
Я взял тетрадку, бечёвка легко развязалась. На обложке шариковой ручкой написано: «Дневник. 1998». Почерк был неровный, детский, но крупный.
Ну всё, сказала Василиса. Сейчас начнётся.
Чего ты боишься, это же просто тетрадка, сказал я, хотя сам почувствовал, как внутри чтото сжалось.
Мы спустились с чердака в большую комнату, где стоял стол, и сели вокруг. Лампочка под потолком давала желтый круг света, за которым сразу начиналась тьма. Снаружи уже стемнело, ветер усилился, гдето хлопала незакреплённая доска.
Я открыл тетрадку. На первой странице было имя: «Сергей». Фамилия размазалась от влаги.
Ну, сказал Дмитрий, читай.
Я прочистил горло и начал вслух:
«Десятое марта. Сегодня опять ругался с отцом. Он сказал, что я бездельник и ничего не добьюсь. Я ему сказал, что уйду из дома, когда мне исполнится восемнадцать. Он засмеялся. Сказал, что мне тогда тоже некуда будет идти. Не знаю, что делать. Иногда кажется, что я здесь навсегда застрял».
Я замолчал. В комнате стало тише, даже ветер будто на секунду притих.
Ничего себе, сказал Дмитрий. Прямо из девяностых привет.
Дальше, тихо сказала Василиса.
Я перевернул страницу. Почерк менялся, гдето буквы были размыты, как будто писавший не отрывался.
«Пятнадцатое марта. Мама опять плакала ночью. Я слышал её сквозь стену. Хочет зайти, но не заходит. Потом скажет, что всё в порядке, а я знаю, что нет. Отец приходит пьяный, орёт, бросает вещи. Сегодня он швырнул кружку об стену. Осколки до сих пор лежат на полу».
Злата вздрогнула, сжала пальцами край стола. Я знал, что у неё в детстве тоже был отец, приходивший домой подшофе, и она редко об этом говорила, но иногда в разговоре всплывали отрывки.
Может, хватит? сказала она. Мы же не на психотерапию сюда приехали.
Подожди, сказала Василиса. Давай ещё немного.
Я колебался. Любопытство боролось с чувством вины, будто я читаю чужие письма. Но тетрадь лежала передо мной, и слова тянули меня дальше.
Я читал дальше. В дневнике были записи о школе, о друзьях, о том, как Сергей хотел уехать в город, поступить куданибудь, стать программистом. Отец смеялся над ним, говорил, что в их семье все работают на заводе, и он тоже туда пойдёт. Мать молчала, потом ночами плакала. Сергей писал о младшем брате, который всё время болел, лежал в больнице, а отец считал, что это наказание за грехи.
Это же про нас, вдруг сказал Дмитрий. Не буквально, но
Я кивнул. Мы все в той или иной степени жили в похожих историях: родители, тащившие свои обиды, дети, мечтающие вырваться, а потом остающиеся.
Ветер за окном усилился. Гдето в коридоре хлопнула дверь. Василиса вздрогнула и нервно засмеялась.
Это дом говорит, сказал Дмитрий, подыгрывая. Ему не нравится, что мы читаем его тайны.
Очень смешно, буркнула Злата.
Я перевернул ещё страницу. Там был более крупный почерк, словно писавший торопился.
«Двадцать четвёртое апреля. Сегодня врачи сказали, что брату лучше не станет. Мама ушла в туалет и не выходила двадцать минут. Отец сказал, что всё моя вина. Если бы я не родился, всё было бы иначе. Я знаю, что это не правда. Но почему тогда так больно».
Я почувствовал, как зажалось горло. Я перестал читать вслух, провёл пальцем по строкам. Внутри всё отзывалось: вина, за которую ты вроде бы не отвечаешь, но она живёт с тобой.
Ну? спросила Василиса. Что там дальше?
Ничего, сказал я. Обычные вещи.
Дай сюда, сказала Злата и потянулась к тетради.
Я не сразу отдал её. Хотел оставить эти слова при себе, а не раздавать как закуску. Но это было глупо, и я протянул тетрадь Злате.
Она начала читать, иногда хмурясь. Василиса заглядывала ей через плечо. Дмитрий встал, прошёл по комнате, заглянул в коридор, вернулся.
Там в спальне кровать ещё стоит, сказал он. С матрасом. Страшно даже представить, кто на нём спал.
Злата вдруг захлопнула тетрадь.
Всё, сказала она. На сегодня хватит.
Что там? спросил Дмитрий.
Ничего особенного. Просто Она искала, куда бы положить тетрадь, и в итоге вернула её на стол. Дальше про больницу, про похороны. Я не хочу сейчас.
Василиса отодвинула стул и встала.
Я пойду чай поставлю, сказала она. Мне холодно.
На кухне, если её так можно назвать, они нашли старую плитку, которая, к удивлению, работала. Воду привезли с собой. Василиса возилась с чайником, шуршала пакетиками. Я стоял в дверях и смотрел, как её плечи чуть дрожат.
Ты как? спросил я.
Нормально, ответила она. Просто всё слишком знакомо, словно читаешь свою жизнь, только имена другие.
Я кивнул. Вспомнил, как отец однажды в ярости бросил в стену пепельницу, а я собирал осколки, думая, что если бы учился лучше, этого бы не было.
Мы пили чай, сидя на старых табуретах, стараясь говорить о лёгком. Но дом уже будто впитал нас в свою историю, и от неё было трудно избавиться.
Давайте ночью сделаем сеанс связи с духом Сергея, предложил Дмитрий, когда они вернулись в большую комнату. Посмотрим, что он скажет.
Ты дурак, сказала Злата. Тут нет никаких духов.
А что тогда здесьНо когда свет погас, в уголке комнаты мелькнула бледная тень, словно напоминая, что прошлое никогда полностью не исчезнет.
