Дневник, 10марта
Дедушка, смотри! я прижалась носом к окну. Собачка!
За калиткой скакала дворняжка: чёрная, грязная, с торчавшими клыками.
Опять эта швабра, пробурчал Павел Иванович, натягивая валенки. Третий день уже крутится. Иди-иди прочь!
Он замахнул палкой. Пёс бросился в сторону, но не убежал. Остановилась в пяти метрах от меня и просто смотрела.
Дедушка, не гоняй её! схватила я его за рукав. Наверно, голодна и замёрзла!
У меня хватает своих забот! отмахнулся старик. Плюс блох, всякие болезни. Прочь отсюда!
Собака встала, завизжала хвостом и ушла. Когда Павел Иванович исчез за дверью, она вернулась
Я живу с дедом уже полгода, с тех пор как родители погибли в автомобильной катастрофе. Дед, хоть и не ладил с детьми, взял меня к себе, привык к тишине и собственному распорядку. А я девочка, которая каждую ночь плачет и постоянно спрашивает: «Дедушка, когда вернутся мама и папа?»
Как объяснить, что никогда? Дед лишь кряхтал и отвернулся. Нам обоим было тяжело и ему, и мне. Прогнать куда-нибудь некуда.
После обеда, пока деда дремал у телевизора, я тихо выскользнула во двор с миской остатка супа.
Иди сюда, Бурка, прошептала я. Так я к тебе называю. Хорошее имя, правда?
Пёсёнок подполз осторожно, высосал тарелку до последней крошки, потом лёг, положив морду на лапы, и смотрел на меня с преданностью.
Ты хороша, гладила я её. Очень хороша.
С тех пор Бурка не уходила из двора. Сторожила калитку, провожала меня в школу, встречала возвращающихся. А когда Павел Иванович выходил наружу, громко раздавался его крик:
Опять ты! Сколько можно?!
Бурка уже знала: человек может лаять, но не кусать.
Сосед Семён Николаевич, крутясь у забора, наблюдал за этим спектаклем и однажды сказал:
Паша, зря её гоняешь.
Что ты! Мне собака нужна, как зубная боль!
А может, начал Семён, Бог её тебе не даром послал?
Павел Иванович лишь фыркнул.
Прошла неделя. Бурка всё сидела у калитки, в любую погоду, в любой мороз. Я, как и прежде, тайком подносила ей еду, а дед делал вид, будто ничего не замечает.
Дедушка, можно Бурку в сенцы пустить? умоляла я за ужином. Там теплее будет.
Нет, и ещё раз нет! ударил старик кулаком по столу. В доме животным места нет!
Но она же
Никаких «но»! Довольно твоих капризов!
Я сжала губы и замолчала. Ночью дед долго не мог уснуть. Утром выглянул в окно.
Бурка лежала свернувшись калачиком прямо на снегу. «Скоро отдаст душу Богу», подумал Павел Иванович, и ему стало противно на душе.
В субботу я пошла на пруд кататься на коньках. Бурка, как обычно, шла за мной. Я смеялась, кружилась по льду, а собака сидела на берегу и наблюдала.
Смотри, как я умею! крикнула я и помчалась в середину пруда.
Лёд зазвенел, потом треснул, и я провалилась. Вода была чёрной, ледяной, меня затянуло под поверхность. Я боролась, кричала, но крики заглатывали волны.
Бурка вздрогнула, потом бросилась к дому. Павел Иванович рубил дрова, услышал лай, обернулся: собака бросилась в двор, схватила меня за штаны и тянет к калитке.
Ты что, сошла с ума? не понял старик.
Но Бурка не успокаивалась, вновь хватала за одежду, в глазах её была тревога. И тогда дед крикнул:
Лилейка! и бросился за собакой.
Бурка мчалась вперёд, оглядываясь, будто проверяя, не спешит ли человек. Я увидел чёрную пятно в воде и слабый шип.
Держись! закричал он, схватив длинную жердину. Держись, внучка!
Он полз по трещащему льду, схватил меня за куртку и потянул к берегу. Бурка всё лаяла рядом, подбадривая.
Я вырвалась на сушу, покрылась синим от холода. Дед протёр меня снегом, дул в лицо, молился святым.
Дедушка, прошептала я. Бурка, где Бурка?
Собака сидела рядом, дрожала от холода и страха.
Она здесь, хрипло ответил Павел Иванович. Здесь.
После того случая дед больше не кричал на собаку, но и в дом не пускал её.
Дедушка, почему? не унималась я. Она же меня спасла!
Спасла, спасла. А места у неё у нас всё равно нет.
Почему?
Потому что так у меня заведено! прогремел старик.
Он злился сам на себя, не понимая причин. Порядок есть порядок, но на душе словно кошки царапают.
Семён Николаевич зайшёл к нам попить чаю, сидел за кухней, жуя пряники.
Слышал, что случилось? осторожно спросил сосед.
Слышал, пробурчал Павел.
Хорошая собака. Умная.
Бывает.
Её надо беречь.
Павел отмахнулся плечом:
Берегём, ведь не гоняем.
Семён кивнул:
Странный ты, Паша. Спасла жизнь внучке, а ты Невежество.
Я ей ничего не должен! вспылил дед. Кормим, не бьем и хватит!
Семён замолчал, понимая, что спор бесполезен, но смотрел с упрёком.
Зима становилась всё более суровой: метель, как будто сама решила доказать, кто хозяин. Павел только успевал расчищать дорожки, пока снег не достал по пояс.
Бурка всё стояла у калитки, худеющая, шерсть слущивалась, глаза помутнели, но охраняла место.
Дедушка, я схватила его за рукав, посмотри на неё. Она почти мертва.
Сама выбрала здесь сидеть, отмахнулся Павел. Никто её не принуждал.
Но она же
Довольно! громко прогремел старик. Сколько можно жаловаться на одну и ту же собаку!
Я замолчала, а вечером, когда дед читал газету, прошептала:
Сегодня Бурку не было видно.
И что? не подняв глаз, пробормотал Павел.
Целый день её нет. Может, заболела?
Может, наконец ушла. Ей и дорога.
Дедушка! Как ты можешь так говорить?
Как надо? отложил он газету, посмотрел на меня. Она не наша! Чужая! Мы ей ничего не должны!
Мы в ответе, шепнула я. Она спасла меня, а нам не дали даже тепла.
Места нет! ударил он кулаком. Дом не зоопарк!
Я расплакалась и ушла в свою комнату. Дед остался за столом, а газета больше его не интересовала.
Ночью разразилась такая бурана, что дом казался качающимся. Ветер завывал в трубах, стекла дребезжали, снег шуршал по окнам. Я не мог уснуть, постоянно переворачиваясь.
«Собачья погода», думал я, и ругал себя: «Какая мне разница? Не моё дело!». Но разница была, и я это знал.
Утром ветер стих. Я встал, заварил чай, выглянул в окно. Двор был покрыт сугробом до самого окна, дорожки исчезли, скамейка осталась одной стойкой. У калитки
Чтото чёрное выглядывало в сугробе. «Наверное мусор», подумал я, но сердце сжалось.
Я накинул куртку, встал в валенки и вышел во двор. Снег был пушистый, глубокий, до колен. Подошёл к калитке и замер.
В сугробе лежала Бурка. Неподвижно. Снег почти полностью её покрывал, виднелись лишь уши и кончик хвоста.
«Ну всё, отжила», подумал я, и вдруг почувствовал, как внутри чтото сломалось.
Я наклонился, смахнул снег. Собака едва дышала, с хрипом открывала глаза.
Эх ты, прошептал я. Дура, почему не ушла?
Бурка вздрогнула от голоса, попыталась поднять голову, но сил не хватало.
Я стоял и смотрел. «Чёрт с ним», сказал себе, осторожно поднял её на руки.
Собака была лёгка: кости и шерсть, но всё ещё тёплая. Живая.
Держись, бормотал я, нёс её в дом. Держись, дурочка.
Я занёс Бурку в сенцы, потом на кухню, положил на старый платок у печи.
Дедушка? появилась я в пижаме в дверях. Что случилось?
А, это, запнулся я. Она замёрзла там. Пусть согреется.
Я бросилась к Бурке:
Живёт? Дедушка, живёт?
Живёт, живёт. Налей молока в миску, тёплого.
Сейчас! я бросилась к плите.
Я сидел, поглаживая её голову, и думал: «Что я такое? Довёл почти до гибели, а она всё ещё рядом».
Бурка с трудом подняла голову, посмотрела на меня благодарно, и я почувствовал, как сжимается горло.
Молоко готово! я поставил миску рядом.
Бурка с трудом оттянула язык, потом снова и снова. Мы с внучкой сидели рядом, наблюдая, как она пьёт, радуясь, словно чудо.
К обеду Бурка уже сидела, к вечеру ходила по кухне на дрожащих лапах. Я всё время бросал на неё взгляды и ворчал:
Пока так! Поймёшь?
Но я только улыбался ей втихомолку, пряча лучшие куски мяса, укрывая её теплее, поглаживая, будто никто не видел.
Утром я проснулся рано. Бурка лежала на коврике у печи, внимательно меня изучала.
Ну что, ожила? пробормотал я, натягивая штаны. Так.
Собака вилась хвостом, осторожно проверяя, не прогонят ли её снова.
После завтрака я надел куртку и вышел во двор. Обошёл забор, посмотрел на старый сарай с разрушенной будкой, где никто не жил уже десять лет.
Лейка! крикнул я в будку. Иди сюда!
Я бросилась, а за мной Бурка. Она держалась ближе ко мне, но к мне уже не подходила.
Смотри, кивнул я, показывая на будку. Крышу протаранил, стены сгнили. Пожалуй, надо отремонтировать.
Зачем, дедушка? спросила я, не понимая.
Зачем? буркнул я. Пустует место, надо порядок.
Я принёс доски, молоток, гвозди, стал разбирать и скрёбить, пока доска не подходила, гвоздь не гнулся. Бурка сидела неподалёку, наблюдая, как я стараюсь.
К полудню будка засияла новым покрытием. Я положил туда старое одеяло, миски для воды и еды.
Вот так, сказал, оттирая пот. Готово.
Дедушка, тихо спросила я, это для Бурки?
А для кого ещё? пробормотал я. В доме ей места нет, а на улице жить ей почеловечески, то есть пособачьи.
Я бросилась обнимать его:
Спасибо, дедушка! Спасибо!
Да, да, отмахнулся он. Не плачь. И помни это временно! Пока не найдём ей хозяев.
Но я знал, что никого не будет искать. Бурка теперь никому не нужна, кроме нас.
Тогда подошёл сосед Семён, посмотрел на отремонтированную будку, на собаку, на моё радостное лицо и хитро улыбнулся:
Ну что, Паша, говорил же я не зря Бог послал её.
Да отстань со своим Богом, буркнул я. Просто жалко, дело большое.
Конечно, жалко, кивнул Семён. Сердце у тебя доброе, только скрываешь его глубоко.
Я хотел возразить, но замолчал, наблюдая, как Бурка обнюхивает новое жилище, как я глажу её голову, и понял: теперь мы семья. Неполная, может, странная, но семья.
Хорошо, Бурка, тихо сказал я. Теперь это и твой дом.
Собака посмотрела на меня длинным взглядом и лёгла у будки, чтобы видеть вход в дом, где живут её люди.
