Старые письма
Когда почтальон перестал карабкаться по лестничным пролётам и стал бросать газеты и конверты в низ, у входа в дом, Марина Ильинична сперва возмутилась. Потом смирилась. Теперь её утро начиналось с того, как она спускалась по холодным перилам, заглядывала в старый зелёный ящик со скрипучей дверцей.
Ящик был ещё из восьмидесятых, краска облупилась, номер «12» был кривая. При открытии он скрипел, и Марина Ильинична каждый раз представляла, как он отвалится, и тогда где же она будет находить письма Адели.
Письма приходили нерегулярно: то через неделю, то через месяц. Но всё же узкий конверт, наклонный почерк, лёгкий аромат дешёвого парфюма. Марина Ильинична поднималась обратно, ставила чайник на плиту, садилась к столу и раскрывала конверт по шву, чтобы не порвать лист.
Аделя жила в другом городе, за тысячу километров в Пскове. Когдато они делили одну комнату в общежитии мединститута, вместе зубрили анатомию и делили банку тушёнки. Потом у Адели завелась семья, у Марины Ильиничны работа в поликлинике, поздний брак, дочь. Они разъехались, но не разорвали связь. Письма держали ту тонкую, но прочную нить.
Аделя писала о даче, о соседке, которая опять посадила «не те» помидоры, о сыне, который всё откладывает уход от своей вечно недовольной жены. О давлении, которое «скачет, как заяц», и о новых таблетках, которые ей выписали. Между строк звучала прежняя Аделя шутливая, упрямая, слегка язвительная.
Марина Ильинична отвечала вечером, когда в квартире становилось тихо. Дочь уже жила отдельно, внук приезжал по выходным. В будни лишь тиканье часов, гул лифта за стеной и шуршание её ручки по бумаге. Она рассказывала о поликлинике, где ещё подрабатывала терапевтом на полставки, о соседях, которые постоянно спорят изза парковки, о внукеайтишнике, который ничего толком не объясняет.
Она любила ритуал: достать чистый лист, выровнять его, мысленно обвести день, выбрать, что рассказать Аделе, а что оставить себе. Письмо было как маленький вечерний итог. Писала неторопливо, вчитываясь в каждое слово, будто слышала, как Адела будет читать.
Однажды внук, Серёжа, пришёл с коробкой в руках.
Бабушка, сказал он, вытаскивая из коробки новый телефон, хватит уже кнопочным возиться. Пора в двадцатьпервый век.
А я что, в девятнадцатом живу? отозвалась Марина Ильинична, но приняла телефон. Тонкий, тяжёлый, стеклянный. Ей было страшно просто держать его, будто уронит и всё, минус Серёжина стипендия.
Всё просто. Смотри. Серёжа провёл по экрану, и тот зажёгся яркими квадратиками. Вот мессенджер. Можно переписываться мгновенно голосом, картинками.
А почта чем плоха? улыбнулась Марина Ильинична, но в глазах проблеснула любопытность.
Почта хороша, когда получает открытку из Калининграда. А тут ты можешь с Аделой общаться каждый день.
Он уже знал о письмах Аделы. Марина Ильинична иногда читала ему вслух отрывки её писем. Внук хмыкал: «Крутая подруга». И решил, что и Аделе надо облегчить жизнь.
Только Адела этим замялась Марина Ильинична, подбирая слово, телефоном не пользуется. У неё старенький, кнопочный. Она говорила.
А внуки у неё есть?
Есть внучка. Аглая. Студентка.
Значит, разберёмся. Пишете письмо, просите Аглаю помочь, а я пока всё настрою, победно сказал Серёжа. Он поставил телефон на стол, подключил к розетке, ввёл какието данные. Марина Ильинична наблюдала, как светятся полоски загрузки, чувствуя одновременно глупость и волнение.
Вечером она села за стол, но рядом с листом уже лежал телефон, молча показывающий время и погоду. Марина Ильинична достала конверт, аккуратно выписала адрес Аделы и, помедлив, в конце добавила: «Адела, Серёжа мне купил новый телефон, говорит, можно письма через него отправлять. Если у Аглайды будет, пусть тоже посмотрит. Может, и нам вместе будет легче. Хотя я уже старая кошка».
Она улыбнулась, запечатала конверт и на следующий день опустила его в общий почтовый ящик у подъезда не в свой зелёный с номером, а в большой с прорезью для писем.
Ответ пришёл через две недели. Адела писала: «Ты, конечно, отсталой, но я ещё дальше. Аглая смеётся, говорит, что всё можно. Пришли в выходные, показала мне на телефоне, как это делается. Так что, дорогая, удивляй. Аглая сказала, что как только я приеду к ней в Псков, она всё настроит. Может, и сама приедет. Представляешь, я буду тебе сообщения писать, как молодёжь».
Марина Ильинична рассмеялась. В письме слышался тот же задор Аделы, с которым та когдато училась ездить на мотоцикле бывшего мужа.
Через месяц внук пришёл снова, сел рядом и стал терпеливо показывать, как нажимать, куда смотреть.
Вот, сказал он, это чат. Здесь будут ваши сообщения. Сначала я добавлю себя, потренируемся.
Он набрал ей пару фраз. Телефон тихо звякнул, экран вспыхнул. Марина Ильинична вздрогнула.
Не бойтесь. Это просто уведомление. Нажимайте сюда.
Она нажала и увидела слова: «Привет, бабушка! Это тренировка». Снизу была пустая строка.
Пишите ответ сюда, сказал Серёжа. Нажимаете эти буквы.
Пальцы дрожали. Она медленно набрала: «Привет. Вижу». Ошиблась, вместо «вижу» получилась «виху». Серёжа рассмеялся, но быстро исправил.
К вечеру она уже могла открыть чат, набрать короткую фразу и отправить. Голосовые сообщения её пугали, но Серёжа сказал, что это позже.
Адела объявилась в мессенджере в начале осени. На экране появилось сообщение от незнакомого номера: «Марина, это я. Адела. Аглая настроила. Привет тебе из нашего болота».
Марина Ильинична долго смотрела на эти слова. Казалось, Адела теперь рядом, за стеной, а не за тысячу километров.
Она набрала: «Адела! Я тебя вижу. Вернее, читаю. Как ты?» и отправила, затаив дыхание.
Ответ пришёл через минуту. Не неделя, не две, а ровно минута.
«Живу пока. Давление шалит, но я его не боюсь. Ты как? Серёжа тебя мучает своим прогрессом?»
Она улыбнулась и написала о поликлинике, о соседке, которая опять спорит с управляющей, о внукеайтишнике. Пальцы путались, слова иногда складывались в странные комбинации, но Адела всё понимала. В конце она ставила желтый смайликлицо.
Это смайлик, объяснил Серёжа, заглянув через плечо. Типа улыбается.
Марина Ильинична кивнула, но решила смайликов не использовать, будто они чужой язык. Всё же иногда, когда Адела присылала особенно колкую шутку, рука сама тянулась к маленькой рожице.
Переписка пошла живо. Утром Марина Ильинична проверяла телефон, как раньше проверяла почтовый ящик. Днём, в паузе между приёмами, украдкой заглядывала в экран, чтобы прочитать очередное сообщение. Вечером они обменивались десятками коротких фраз.
Скорость общения была странной: радостной и тревожной одновременно. То, что раньше растягивалось на недели, теперь помещалось в пару строк. Не успела Марина Ильинична подумать, как уже отправила.
Однажды Адела написала: «Представляешь, к мне сосед по даче подкатывает. Старый хрыч, но глаза ещё бегают. Привёл вчера яблоки. Сказал: давайте чай пить. А я ему: давление, нельзя волноваться».
Марина Ильинична нахмурилась, вспомнив, как Адела жаловалась на одиночество и язвительно отзывалась о вдовцах.
Она набрала: «Смотри, чтоб не сел тебе на шею. Потом не откажешься. Они все такие». Послала, не перечитав.
Ответ пришёл почти сразу: «Спасибо, что так высоко думаешь о всех мужчинах за семьдесят. Я сама разберусь».
Внутри чтото щипнуло. Она хотела написать: «Я просто переживаю», но остановилась. Экран светился без смайлика.
Вечером пришло ещё сообщение: «И вообще, ты будто радуешься, что у меня ничего не получится, чтобы я в старости писала тебе без дела».
Марина Ильинична уставилась на эти слова, почувствовала жар. Она отложила телефон, пошла на кухню, налила чай. В голове шумело: радуется? Ведь каждый раз, когда Адела писала о болячках, Марина не спала ночами, представляя худшее.
Вернувшись к столу, она открыла чат, пальцы дрожали. Написала: «Ты не права. Я за тебя боюсь. Я знаю, как любят кормить и лечить, а потом уходят к другому. Видела такие на работе». Нажала «отправить».
Ответа не было. Ни минуты, ни часа. Телефон тихо вибрировал от других уведомлений, но от Аделы тишина.
Ночью Марина просыпалась, включала экран, смотрела пустой чат. Утром пошла в поликлинику, но мысли всё возвращались к этим строкам. Днём телефон пискнул. Это был Серёжа: «Бабушка, как дела? Не забросила телефон?» Она ответила коротко: «Всё нормально, на работе. Позже позвоню».
От Аделы всё ещё ничего.
Третий день Марина не выдержала и набрала номер Аделы. Долгие гудки, ни одного ответа. Положила трубку, снова набрала та же пустота.
«Может, уехала в дачу, связи нет», успокаивала себя она, но тревога росла.
Вечером, когда почти решилась написать длинное извинение, на экране всплыло уведомление: новое голосовое. Она нажала треугольник, сначала послышался шорох, потом голос Вики, внучки Аделы.
Марина Ивановна, здравствуйте. Это Вика. Бабушка в больнице, был приступ. Сейчас в реанимации, но уже лучше. Я нашла ваш номер в её телефоне. Она просила передать, что не сердится и напишет, как только сможет. Простите, что так, через запись. Я сейчас между отделениями, не могу говорить.
Голос дрогнул, запись оборвалась. Марина Ильинична сидела, пока голос не смолк, потом нашла в шкафу старую папку с конвертами, достала чистый лист и записала: «Дорогая Адела»
Она писала долго, подробно о том, как испугалась, когда Адела перестала отвечать, о том, как глупо они поссорились, о том, что никакой мужчина не стоит того, чтобы разрушать давнюю дружбу, о том, что если Адела захочет пить чай с соседом Марина будет рада, лишь бы ей было хорошо.
Конверт получился толстым. Она закрыла его, подписала адрес, спустилась вниз и опустила в прорезь у подъезда.
На следующий день написала Вике в мессенджер: «Вика, здравствуй. Письмо бабушке отправила. Как она?»
Ответ пришёл через пару часов: «Здравствуйте. Ей лучше. Перевели в палату. Пока слабая, но уже ругается на еду хороший знак. Я прочитала ваше сообщение, она плакала и сказала, что вы упрямая, но хорошая. Как поправится, сама напишет».
Марина улыбнулась сквозь слёзы. Упрямая, но хорошая почти комплимент.
Дни тянулись. Она ходила на работу, вечером смотрела новости, иногда звонила дочери. Телефон лежал рядом, как маленькое окно, в которое пока никто не заглядывал.
Через неделю пришло новое сообщение от Аделы.
«Марина. Пишу медленно, рука дрожит. Этот ваш прогресс чуть не убил меня. Вика говорит, что это шутка. Я ей не верю, но всё равно. Не сердись. Я тогда вспылила. Ты, конечно, тоже молодец. Сразу всех мужиков под одну гребёнку. А ведь мне просто хотелось почувствовать себя живой, а не только бабушкой с таблетками. Ты меня поняла?»
Марина перечитала несколько раз, затем ответила: «Поняла. Я тоже иногда хочу быть не только терапевтом и бабушкой. Прости за советы. Я боюсь за тебя и за себя. Давай договоримся: ты рассказываешь всё, а я сначала думаю, потом пишу. Хоть минуту».
В конце добавила маленький улыбающийся смайлик, долго искала его среди десятков других. Когда нашла и нажала почувствовала себя глупо, но легче.
Ответ Аделы был коротким: «Согласна. Минуту думать это революция для тебя. Я горжусь. Пиши письма, не бросай. А в мессенджере будем болтать как девчонки в общежитском коридоре».
Марина рассмеялась, почти слыша, как Адела произносит эти слова своей привычной интонацией.
Вечером достала новый конверт, положила его на стол. Рядом лежал телефон. Два способа говорить с одним и тем же человеком.
Она написала Аделе о поликлинике, о том, как главный врач снова требует выйти в выходные, а старшая медсестра возмутилась, о том, как соседка снизу наконец сделала ремонт и перепила потолок, о том, как ей приснилось общежитие, где они в халатах бегают по коридору.
Когда письмо было готово, она сфотографировала его телефоном и отправила в чат: «Вот спойлер. Остальное придёт по почте», добавила.
Адела ответила почти сразу: «Ты издеваешься. Теперь я буду ждать и письма, и конверта. Сердце не выдержит такой интриги».
Потом написала: «Вика говорит, что могу тебе голосовое записать, но я стесняюсь, вдруг чтото не так скажу».
МаринаИ когда последний луч рассветного света коснулся экрана, Марина ощутила, как время, письма и цифровой шёпот слились в единое бесконечное «здесь и сейчас».
