Когда Аделине исполнилось тридцать, в её сознании зазвучала гудящая пауза, будто мир притих, а время растянулось, как резиновые часы.
Днём она просиживала в офисе небольшого ITстартапа на Пушкинской, поправляя чужие запятые, придумывая лаконичные надписи для кнопок. Вечером возвращалась в крохотную однушку на седьмом этаже старой панельки у Тверской, откуда взгляд падал лишь на серый фасад соседнего дома и узкую полоску неба, как на длинной полоске бумаги. С ней был парень Игорь, программист того же офиса, но их отношения давно застряли между «просто встречаемся» и чемто более определённым.
Они видовстречались дватри раза в неделю. Порой Игорь оставался у неё, порой она приходила к нему в стерильную, почти бездушную квартиру с белыми стенами и телевизором, будто монолитом, впившимся в потолок. Разговоры всё чаще сводились к обсуждению новых проектов, сериалов и того, где выгоднее закупать продукты. Когда речь заходила о будущем, Игорь шутил или говорил, что сейчас «не время торопиться».
Аделина кивала, но внутри сжималось чтото невидимое. Она сама не могла точно назвать, чего желает. С одной стороны её пугала мысль о браке и детях, о необходимости отказываться от чегото. С другой бесконечная неопределённость изматывала её.
В начале апреля мама позвонила и сказала, что нужно разобраться со старым хламом у бабушки. Квартиру собирались сдавать, а часть мебели и посуды продать. Бабушка умерла осенью, и всё время руки не доходили до её шкафа и антресолей.
Ты же у нас самая аккуратная, сказала мама. Я до вечера на работе, тётя Нина приедет помогать, но ей тяжело таскать коробки. Съезди, посмотри, что можно выбросить.
Аделина согласилась без особого энтузиазма. Бабушка была для неё дорогой, но последние годы она жила в своём мире, путала имена, забывала, кто был вчера в гостях. Воспоминания о ней пахли вареньем и шуршанием газет.
В субботу утром она поехала в квартиру бабушки. Дом стоял в соседнем районе, девятиэтажная панелька, в подъезде пахло пылью и старыми стенами. Дверь открылась скрипом, будто отголоском прошлого. Внутри всё осталось как осенью: ковёр с потертыми узорами, серый диван в плед, стеклянные серванты.
Тётя Нина уже была там. Невысокая, полупухлая, в тёмносинем халате, она стояла посреди комнаты с тряпкой и командовала, куда складывать книги и посуду.
Фотоальбомы не выбрасывай, сразу сказала она. Их мама берегла.
Аделина кивнула и взялась за нижнюю полку серванта, где в глубине лежали старые папки и коробки. Пыль щекотала нос, стекло слегка дрожало, когда она вынимала стопки пожелтевших конвертов.
Среди тетрадей и открыток нашлась небольшая деревянная рамка с фотографией. Стекло было мутным, но лица различались ясно. Бабушка, лет тридцать, может чуть больше, стояла на фоне парка. Волосы убраны назад, светлое платье в мелкий узор. Рядом мужчина в военной форме, без фуражки, с короткими тёмными волосами. Он смотрел в сторону фотографа, а бабушка на него. В её взгляде было чтото, чего Аделина никогда не видела на других снимках.
Она перевернула рамку. На обороте выцветшими чернилами писалось: «Лида и Коля. 1947». Ниже неразборчивые буквы, будто ктото хотел дописать, но передумал.
Тёт Нин, а кто это? спросила Аделина, показывая рамку.
Тётя Нина взглянула, на мгновение замерла, будто у неё перехватило дыхание.
Ой, это старье, быстро сказала она и отвернулась. Сложи к остальным.
Но тут бабушка и какойто Коля. Я про него не слышала.
Мало ли с кем она фотографировалась, отмахнулась тётя Нина. Потом разберём. Ты лучше посмотри, там внизу альбомы, не перепутай с журналами.
Тон был слишком поспешным. Аделина почувствовала, как внутри шевелится любопытство. Её взгляд снова упал на лицо мужчины. Никакого знакомого не было, но то, как бабушка на него смотрела, не отпускало её.
Остаток дня они с тётей Ниной провели за разбором вещей. К вечеру Аделина забрала коробку с фотографиями и письмами, сказав, что дома всё разложит по папкам. Тётя Нина лишь махнула рукой.
Делай, как знаешь. Мне эти бумажки уже ни к чему.
Вечером, вернувшись в свою однушку, Аделина поставила коробку на стол и просто смотрела. Игорь написал, что не придёт у него срочный дедлайн. Она ответила «ладно» и выключила звук.
Квартира наполнилась шорохом бумаги, когда она перелистывала снимки. Там бабушка в школьной форме, мама в вязаной шапке, дачный стол с незнакомыми людьми. Фотография с мужчиной в форме лежала в стороне, опираясь рамкой о стену.
Аделина поймала себя на том, что постоянно бросает на неё взгляд. В конце концов она взяла рамку и поставила перед собой.
«Лида и Коля. 1947».
Семья всегда говорила, что бабушка Лидия вышла замуж за дедушку Виктора в конце сороковых. О войне рассказывали немного, лишь общими фразами. Дед погиб, когда маме было пять. О других мужчинах в жизни бабушки Аделина ничего не слышала.
Она сделала пару снимков на телефон, чтобы потом показать маме, и убрала рамку в сторону. Но уснуть той ночью не получалось. В голове крутилось множество вопросов, которых раньше не было.
На следующий день она заехала к маме. Та жила в двух остановках от метро, в двушке с балконом, заваленным цветочными горшками.
Ну что, разобрали? спросила мама, став на стол чай и печенье. Нина не ворчала?
Ворчала, но терпимо, ответила Аделина и достала из сумки фотографию. Мам, а ты знаешь, кто это?
Мама взяла рамку, прищурилась. Лицо слегка изменилось, но быстро вернуло привычный вид.
Это твоя бабушка. Ты что, не узнаёшь?
А мужчина?
Какой мужчина? Мама сделала вид, будто рассматривает фон. А, этот. Не помню. Наверное, ктото из знакомых. Тогда все фотографировались.
Тут подписано: «Лида и Коля». Ты про него никогда не слышала.
Мама поставила рамку на стол и взяла чашку.
Да мало ли. У мамы была молодость, свои друзья. Что теперь вспоминать.
Но ты же наверняка слышала, кто он. Он в форме, 1947 год. Может, фронтовой товарищ?
А ты зачем? голос мамы стал жёстче. Человек уже давно не живёт, и мамы тоже нет. Что копаться в прошлом?
Аделина почувствовала упрямство, поднимавшееся внутри.
Просто интересно. Я поняла, как мало знаю о бабушке. Она почти ничего не рассказывала.
Значит, не хотела, отрезала мама. Некоторые вещи лучше оставить в покое.
Она встала и пошла на кухню заваривать ещё чай. Разговор явно закончился.
Аделина сидела, глядя на фотографию. Её задело не столько отсутствие ответа, сколько резкая оборона. Если бы это был просто знакомый, мама бы так не реагировала.
По дороге домой она увеличила надпись на обороте фотографии в телефоне. Под «Лида и Коля. 1947» внизу едва различимыми буквами виднелась дата: «Июнь». Больше разобрать не удалось.
В последующие дни работа шла, как обычно, но мысли всё возвращались к мужчине в форме. В перерывах она ловила себя, разглядывая его лицо на экране, пытаясь угадать характер.
Игорь несколько раз предлагал встретиться, но у него всё время находились какието дела: тренировка, встреча с друзьями, срочная правка кода. Аделина соглашалась переносить, но каждый раз чувствовала всё более ощутимую усталость.
Однажды вечером, сидя над коробкой с письмами, ей пришла в голову мысль. В одном из альбомов был снимок, где бабушка с подругами стояла у здания с вывеской «Дом культуры железнодорожников». Внизу подпись: «Тверь, 1949». Значит, после войны бабушка какоето время жила там.
Она открыла ноутбук и начала искать информацию о городе, который тогда назывался иначе. Нашла краеведческий форум, где обсуждались послевоенные годы, списки погибших и пропавших без вести. Подумала, что если Коля был военным, его фамилия могла бы быть в списках. Но фамилии у неё не было.
В выходной она позвонила тёте Нине.
Тёт Нин, а бабушка после войны жила в Твери?
Да, какоето время. Эвакуировали, там и остались, пока не вернулись. А что?
А ты про Колю не помнишь? Тот, кто на фото.
В трубке повисла пауза.
Ты всё про этого Колю, вздыхала тётя Нина. Слушай, Аделя, оставь это. Мало ли что было. Война, голод, люди встречались и расходились.
Но ты же чтото знаешь.
Знаю, но не хочу говорить. Не потому, что тайна, а потому что больно вспоминать. И маме бы не понравилось, что мы её прошлое разбираем.
Я не хочу никого осуждать, тихо сказала Аделина. Мне просто важно понять, какой она была. Не только больная старушка, которую я помню.
Тётя Нина устало ответила:
Ладно. Приедешь в воскресенье, только сама, без мамы. Поговорим.
Всю неделю до воскресенья Аделина ходила, как на иголках. На работе механически исправляла чужие тексты, а по вечерам перебирала письма, надеясь найти хоть одно упоминание Коли. Но в конвертах были в основном открытки от подруг и редкие письма от дедушки Виктора.
В четверг Игорь предложил съездить летом на море.
Можно взять горящий тур, говорил он по телефону. На две недели. Ты же собиралась брать отпуск.
Собиралась, ответила она. А дальше?
Что дальше? не понял он.
Ну, поедем, отдохнём. А потом?
Он помолчал.
Потом будет осень, сказал наконец. Проекты, работа, жизнь.
Аделина ощутила знакомое раздражение.
Ладно, обсудим позже, сказала она и отключилась, ссылаясь на дела.
В воскресенье она поехала к тёте Нине. Та жила в старом кирпичном доме недалеко от парка. В квартире пахло жареным луком и стиранным бельём. На стенах висели коврики с оленями и фотографии внуков.
Проходи, сказала тётя, поправляя очки. Чай будешь?
Буду, спасибо.
Они сели за стол. Тётя поставила перед ней кружку, сама села напротив, сложив руки.
Значит, про Колю хочешь знать, начала она без предисловий. Только потом маме расскажи аккуратнее. Она всё пережила посвоему.
Аделина кивнула, чувствуя сухость во рту.
Мама твоя родилась в Москве, продолжала тётя. А до этого они с Лидой жили в Твери. Лида попала туда во время войны, в эвакуации. Там и встретила Колю. Он был лейтенантом, раненым, лежал в госпитале. Потом его оставили при части, чемто вроде комендантской службы.
Она сделала глоток чая, помолчала.
Они любили друг друга, тихо сказала тётя. Я была маленькой, но помню. Он приходил, приносил шоколад, который тогда было трудно достать. Лида с ним смеялась. Я её такой больше никогда не видела.
Почему он не стал моим дедушкой? спросила Аделина, чувствуя тяжесть в груди.
Потому что его забрали, ответила тётя, глядя в окно. В сорок седьмом начались проверки, фильтрации. Кто где был, что делал. О нём сказали, что у него брат попал в плен. Это тогда как клеймо. Его вызвали, он ушёл и не вернулся. Лида писала запросы, ей говорили, что переводят её то туда, то сюда. Потом вообще перестали отвечать.
Аделина сжала кружку.
Его арестовали?
Скорее всего. Тогда многих забирали, особенно тех, кто вернулся с фронта и имел родственников в плену. Но точно мы так и не узнали. Письма от него перестали приходить.
А бабушка она его ждала?
Сначала да. Год ждала, второй. Потом ей сказали, что лучше не высовываться. Если сильно будешь бегать, тебя тоже найдут. У неё уже была на руках маленькая дочь, а отец наш погиб на фронте. Её советовали выйти замуж за «надёжного» парня.
За дедушку Виктора.
Да. Он работал на заводе, был партийным. Нормальный мужик, не пил, не обижал. Но Лиду он не любил так, как Коля. И она его тоже. Жили они как будто правильно, но без того огня.
Тётя вздохнула.
Мама твою родила через год после свадьбы. О Коле в доме старались не говорить. Время было такое, лучше забывать. Лида спрятала его фотографии в дальний ящик. Одна, видимо, и осталась в рамке.
Мама знала?
Знала. Случайно нашла письма, когда была подростком. Лида тогда накричала на неё, назвала всё «старой глупостью». Но девочка не дура. Поняла, что у мамы была другая жизнь, другая любовь. И что эта любовь закончилась не по её воле.
Аделина ощутила ком в горле. Ей стало жалко и бабушку, и мать, и этого незнакомого мужчину в форме.
Почему мама так остро реагирует? спросила она. Прошло столько лет.
Потому что она всю жизнь жила с ощущением, что её отец не тот, кого мама любила больше всего, голос тёти стал глухим. Она говорила: «Я мешаю. Если бы не я, мама могла бы ждать Колю». Это, конечно, глупость, но дети так думают. И потом, когда она выросла, чувство осталось. Поэтому она держится за «правильную»В тот же миг, когда свет лампы отразился в стекле рамки, Аделина ощутила, как её собственное сердце, как будто проснувшееся после долгой дремы, начало биться в такт новому, неизведанному ритму её жизни.
