28 октября, суббота
Солнце уже пряталось за верхушками берёз, а небо потихоньку набирало серый оттенок. Мы подошли к старому дому на окраине нашей деревни в Тульской области, когда двигатель машины заглушился, и вокруг воцарилась почти полная тишина, нарушаемая лишь шуршанием сухих листьев в дворе и свистом ветра в высокой траве.
Красота, произнёс я, вытаскивая из багажника рюкзак. Прямо курорт для тех, у кого хватит выдержки.
Для тех, кому за сорок, а деньги на полноценный санаторий нет, добавила Екатерина, прищуривая глаза на ветхое здание. Смотри-ка.
Дом выглядел кривой, хотя стены стояли ровно. Крыша покрылась мхом, чердачное окошко было заколочено, а в одном из первых окон отсутствовало стекло, заменённое когдато полиэтиленом, который сейчас трещал и плёлся от ветра.
Настоящая ностальгия, сказал Дмитрий, хлопая дверцей машины. Помните, как в школе к этому дому подбегали? Днём боялись подойти, а вечером казалось, будто ктото стоит у окна.
Ты сам бойся, отозвалась Злата, поправляя шарф. Я туда не ходила. Мама меня до темноты домой гоняла.
Мне было сорок два, спина ноет от дороги, голова гудит, и я вспоминаю, как в детстве шли сюда пешком с соседней стороны поселка, таская в карманах семечки и дешёвый квас, не жалуясь на спину.
Ну что, экскурсия по владениям, хлопнул я в ладоши. Кто главный экстрасенс?
Ты, сказала Екатерина. Ты же и идею придумал.
Действительно, когда в нашем общем чате зашёл разговор о том, как бы провести выходные, я в шутку выложил фотографию этого дома с подписью: «Поехали на привидения смотреть». Фотография была из местного форума, где обсуждали, что здание пустует уже лет двадцать. Шутка понравилась, а потом выяснилось, что это единственный реальный вариант: дачи заняты, базы отдыха дорогие, а дальний родственник Дмитрия по слухам сказал, что дом ничей, заброшен и мы можем там переночевать.
Подойдя ближе, я почувствовал сырой запах старой древесины. Ключей не было, замок выломан давно. Я толкнул дверь плечом она с сопротивлением открылась, засыпая в пол трупом.
Господи, прошептала Злата. Как будто в чужую жизнь лезем.
Внутри пахло затхлой древесиной, пылью, старой штукатуркой. Я быстро вдохнул, а в горле застрял комок. Половицы прогибались, но держали. В прихожей на гвозде висела изъеденная молью куртка, рядом ржавые ключи и пара одиноких ботинок разного размера.
Вот и антураж, сказал Дмитрий.
Мы прошли в большую комнату, где стены облупились, иногда показывая старые яркие обои. В углу стоял диван с вмятой матрасной пружиной, покрытый серой пылью, рядом стол с пожелтевшими, скрученными бумагами.
Екатерина подошла к окну, коснулась рамы. Дерево было шершавым, краска облупилась.
Если мы тут заболеем, я тебя убью, сказала она мне, с привычной иронией в голосе.
У меня есть аптечка, ответил я, пытаясь звучать спокойно. И, кстати, мы не в палатках.
Дом давил, но был обычным заброшенным. То, что он стоял на окраине нашего детства, делало его более личным.
Дмитрий с Златой вынесли из машины спальные коврики и надувные матрасы, Екатерина достала пластиковую посуду, термос с борщом и бутерброды с сыром. Я проверил наличие розеток и нашёл одну рабочую, включил переносную лампу тусклый жёлтый свет пробил полумрак.
О, цивилизация, сказала Злата.
Мы сели за стол и разговор перешёл к привычным темам: работа, дети, кредиты, новости. Смех был громче, чем нужно, будто пытались перекричать скрип старых досок.
Кто тут когдато жил? спросила Екатерина, откусывая бутерброд. Я слышала, что здесь был маньяк.
Нет, это мужик один жил, жена умерла, сын кудато исчез, потом он сошёл с ума, ответил Дмитрий.
Ты сам придумал или это официальная версия? спросил я.
Отец мне рассказывал, мол, не лезьте туда, хозяин злой, всех укусит. Потом его, кажется, нашли поморщился Дмитрий. Или он сам
Злата опустила глаза, её мать недавно умерла, и она тяжело переживала.
Давайте официально откроем наш фестиваль ужасов, предложил я. После еды экскурсия по дому. Кто первый крикнет, тот моет посуду.
Екатерина фыркнула.
Конечно, придумал, как уклониться.
После еды мы взяли фонарики и начали бродить по дому. Я шёл первым, в коридоре было темнее, лампа не доходила. Стены облупились, кривое зеркало отражало наши силуэты, пол покрывал старый ковер с дырками.
Тут можно фильм снимать, прошептала Злата.
Уже снимаем, ответил Дмитрий, поднимая телефон.
Комнаты были похожи друг на друга: пустые шкафы, голые стены, разбитые тарелки, старые газеты. Одна из стен держала выцветший календарь с видом моря, год почти двадцать лет назад.
Представляете, сказал я, каждый день он, вероятно, смотрел в это море и никуда не уезжал.
Как и мы, ответила Екатерина.
Я пожал плечами. Когдато хотел уехать из поселка, потом из города, потом из страны, а в итоге остался в районном центре, считаю чужие деньги. Жизнь кажется старым календарём, который никто не переворачивает.
Чердак нашли не сразу. Лестница была спрятана за узкой дверью. Деревянные ступени скрипели, но держали. Вверху было темно, пахло пылью и сыростью.
Осторожно, сказал я, поднимаясь. Если чтото рухнет, я не виноват.
Чердак оказался низким, с наклонной крышей, паутиной между стропилами, коробками, чемоданами, досками.
Кладбище чужих вещей, сказал Дмитрий.
Екатерина наклонилась к коробке.
Тут книги, тетради, сказала она.
Я подсветил фонариком. Внутри лежали потрёпанные школьные тетради, толстая клеточная тетрадка, перевязанная бечёвкой.
Нашли сокровища, воскликнул я, вытянув одну тетрадку.
На обложке, написанной шариковой ручкой, было: «Дневник. 1998». Почерк был детским, но крупным.
Сейчас начнётся, прошептала Злата.
Что боишься? Это же просто тетрадка, сказал я, хотя внутри чтото сжималось.
Мы сели в большую комнату, лампа под потолком отбрасывала жёлтый круг света, а за ним уже сплыл мрак. Я открыл первую страницу. Там было имя: «Сергей», фамилия размазана от влаги.
Десятое марта. Сегодня опять ругался с отцом. Он сказал, что я бездельник, ничего не добьюсь. Я сказал, что уйду, когда исполнится восемнадцать. Он рассмеялся, сказал, что мне негде будет. Не знаю, что делать, кажется, застрял навсегда, прочитал я, чувствуя, как в комнате тише даже ветер.
Дмитрий кивнул: «Прямо из девяностых привет». Лиза просила дальше. Я листал дальше, находя записи о маминой ночной плачке, отцовском крике, разбитом стакане, о сыне, который пропал, о мужике, сошедшем с ума. Все эти строки звучали, как будто они описывали наши собственные жизни.
Злата воскликнула, что всё это слишком близко, а я понял, что её отец тоже приходил домой под шофе и орал. Мы говорили, что не пришли сюда за психотерапией, но всё равно слушали чужие страдания.
Ночь пришла быстро, ветер превратился в шторм, в доме стало холоднее, хоть Дима принёс обогреватель. Мы разложили спальные коврики в одной комнате, решили спать вместе, чтобы никто не оставался один. Я лёг ближе к стене, просил свет фонарика, чтобы не погрузиться в полную темноту.
Сон пришёл прерывистый, перемежался криками ветра и скрипом досок. Во сне я оказался в том же доме, но уже обжитым: на кухне пахло супом, по телевизору шёл концерт, на диване сидел мальчишка, похожий на меня в подростковом возрасте, писал в тетрадку. Я проснулся от резкого звука, словно чтото упало, фонарик погас. Я шепнул в темноту, но ответа не услышал. Пытаясь понять, где Лиза, я ощутил холодный пол, включил фонарик телефона. Комната была пустой, только её рюкзак стоял у стены.
Я позвал её, но лишь ветер отвечал. Двери скрипели, а в коридоре я услышал приглушённый всхлип. Поднявшись на чердак, я нашёл Злату, сидящую на полу, обхватив колени. В её руках была другая тетрадка, в обложке «С. 2001. Зима». Она открыла её, и я прочитал, как Сергей пишет о поездке в город, о возвращении после смерти отца, о том, как в доме стало слишком тихо, как слышит свои шаги, как разговаривает с самим собой, чтобы не сойти с ума.
Слова заставили меня вспомнить, как я сам когдато держал в руках дневник, писался в школе, а потом исчез в ящиках. Я понял, что эти записи лишь зеркала наших собственных страхов.
Мы решили взять тетради с собой, хотя чувствовали, что их оставление в доме тоже было бы правильным. Я взял их в рюкзак, закрыв крышки, и мы спустились вниз. На улице уже светло, ветер успокоился, а дом стоял, как молчаливый страж нашей ночи.
Садясь в машину, я ощутил тяжесть тетрадей в рюкзаке, как будто они впитывали часть моего собственного бытия. Дорога к деревне была ухабистой, машина подпрыгивала по ямам, и вокруг проносились обычные деревенские сцены: люди с пакетами, дети на велосипедах, крики лайки.
Я посмотрел на своих друзей Екатерину, со своей резкой грацией; Злату, уставшую, но всё ещё сильную; Дмитрия, который всё время крутил сигарету. Мы были теми же, но в каждом из нас появилось небольшое трещиночное отверстие, через которое проникало чтото новое.
Быстрый проезд мимо дома напомнил, что некоторые истории остаются незавершёнными, не потому что их нельзя закончить, а потому что в них живут люди, а люди продолжают жить. Я задумался, что, может, когдато, сидя за своим столом, я открою эти тетради ещё раз и напишу несколько строк от себя, не от имени Сергея, а как ответ своему собственному прошлому.
Выйдя на главную улицу, я посмотрел на знакомые дома, заборы, остановки, и понял, что жизнь течёт, как всегда, а дом на окраине остался позади, став лишь одной из многих записей в чьемто дневнике. Но теперь эта запись и моя.
