Когда Аглае исполнилось тридцать, она вдруг ощутила, что её жизнь превратилась в бесконечную паузу.
Днём она сидела в небольшом ИТофисе на Перовке, проверяла тексты на сайте, поправляла чужие запятые, придумывала лаконичные подписи к кнопкам. Вечером она возвращалась в скромную однушку на седьмом этаже, из окна которой открывался лишь серый фасад соседнего дома и узкая полоска неба. У неё был парень Игорь, программист из того же отдела, но их отношения уже год томятся между «просто встречаемся» и чемто более определённым.
Они виделись дватри раза в неделю. Иногда Игорь оставался у неё, иногда она приходила к нему, в его аккуратную, почти безличную квартиру с белыми стенами и телевизором, растянутым от пола до потолка. Разговоры всё чаще сводились к проектам, сериалам и тому, где выгоднее покупать продукты. Когда речь заходила о будущем, Игорь отшучивался или отвечал, что сейчас «не время торопиться».
Аглая кивала, хотя внутри каждый раз чтото сжималось. Она и сама не могла точно сказать, чего хочет. С одной стороны, её пугала мысль о браке и детях, о необходимости чегото отказываться. С другой затянувшаяся неопределённость выматывала.
В начале весны мать позвонила и сказала, что надо разобрать старые вещи у бабушки. Квартиру собирались сдавать, а часть мебели и посуды продать. Бабушка умерла осенью, и всё это время никто не открывал её шкафов и антресолей.
Ты же у нас самая аккуратная, сказала мама. Я до вечера на работе, тётя Нина приедет помочь, но ей тяжело таскать коробки. Съезди, посмотри, что можно выбросить.
Аглая согласилась без особого энтузиазма. Бабушку она любила, но последние годы она жила в своём мире, путала имена, забывала, кто приходил вчера. Воспоминания о ней были больше о запахе варенья и шуршании старых газет.
В субботу утром она отправилась в дом бабушки. Это был панельный девятиэтажный дом в соседнем районе, в подъезде пахло пылью и чемто древним. Дверь открылась привычным скрипом. Внутри всё было так же, как осенью: ковёр с потёртыми узорами, серый диван, покрытый пледом, серванты с стеклянными дверцами.
Тётя Нина уже стояла посреди комнаты в тёмносинем халате, в руке держала тряпку и раздавалась указаниями, куда складывать книги и посуду.
Фотоальбомы не выбрасывай, сразу заявила она. Их мама берегла.
Аглая кивнула и взялась за нижнюю полку серванта, где в глубине лежали старые папки и коробки. Пыль щекотала нос, стекло слегка дрожало, когда она вытаскивала стопки пожелтевших конвертов.
Среди тетрадей и открыток нашлась небольшая деревянная рамка с фотографией. Стекло было слегка мутным, но лица различались ясно. Бабушка, лет тридцать, в светлом платьерисунке, стояла на фоне парка. Рядом мужчина в военной форме, без фуражки, с короткими тёмными волосами, глядящий в сторону фотокамеры, а бабушка в его сторону. В её взгляде было нечто, чего Аглая раньше не замечала.
Она перевернула рамку. На обороте выцветшими чернилами написано: «Лидия и Кирилл. 1947». Ниже неразборчивые знаки, будто ктото начал писать, но передумал.
Тётя Нина, а кто это? спросила Аглая, показывая рамку.
Тётя Нина посмотрела и на мгновение замерла, будто захлебнулась.
Ой, это старье, быстро отмела она и отвернулась. Положи к остальным.
Но тут бабушка и какойто Кирилл. Я о нём не слышала.
Мало ли с кем она фоткалась, отмахнулась тётя. Потом разберём. Ты лучше посмотри, там внизу альбомы, не перепутай с журналами.
Тон был слишком поспешным. Аглая почувствовала, как внутри шевелится любопытство. Она ещё раз вгляделась в лицо мужчины. Ни черты, ни выражения не были знакомы. Но то, как бабушка на него смотрела, не отпускало её взгляд.
Остаток дня они провели, разбирая вещи. К вечеру Аглая забрала коробку с фотографиями и письмами, сказав, что дома всё разложит. Тётя Нина лишь махнула рукой.
Делай, как знаешь. Мне эти бумажки уже не нужны.
Вечером, вернувшись в свою квартиру, Аглая поставила коробку на стол и какоето время просто смотрела на неё. Игорь написал, что не сможет приехать у него срочный дедлайн. Она ответила «ладно» и выключила звук.
Комната заполнилась шорохом бумаги, когда она начала перебирать снимки. Бабушка подростком в школьной форме. Мама маленькая в вязаной шапке. Дачный стол, за которым сидят незнакомцы. Фотография с мужчиной в форме лежала чуть в стороне, опираясь рамкой о стену.
Аглая поймала себя на том, что постоянно бросает на неё взгляд. В конце концов она взяла рамку и поставила перед собой.
«Лидия и Кирилл. 1947».
Семья всегда говорила, что бабушка Лидия вышла замуж за дедушку Виктора в конце сороковых. О войне рассказывали мало, только общие фразы. Дед погиб, когда маме было пять. О других мужчинах в жизни бабушки Аглая ничего не слышала.
Она сделала пару снимков на телефон, чтобы потом показать маме, и убрала рамку в сторону. Но уснуть той ночью не получалось. В голове крутилось множество вопросов.
На следующий день она заехала к маме. Та жила в двух остановках от метро, в двушке с балконом, заваленным цветочными горшками.
Ну что, разобрала? спросила мама, ставя на стол чай и печенье. Нина не ворчала?
Ворчала, но терпимо, ответила Аглая и достала из сумки фотографию. Мам, а ты знаешь, кто это?
Мама взяла рамку, прищурилась. Её лицо слегка изменилось, но быстро вернулось в привычное.
Это твоя бабушка. Ты что, не узнаёшь?
А мужчина?
Какой мужчина? сделала вид, что рассматривает фон. А, этот. Не помню. Наверное, ктото из знакомых. Тогда все фотографировались.
Тут подписано: «Лидия и Кирилл». Ты про него никогда не слышала.
Мама положила рамку на стол и взяла чашку.
Да малоли. У мамы была молодость, свои друзья. Что теперь вспоминать.
Но ты же наверняка слышала, кто он. Он в форме, 1947 год. Может, фронтовой товарищ?
А тебе зачем? голос мамы стал жёстче. Человека уже давно нет, и мамы нет. Что копаться в прошлом?
Аглая почувствовала, как внутри поднимается упрямство.
Просто интересно. Я поняла, как мало знаю о бабушке. Она почти ничего не рассказывала.
Значит, не хотела, отрезала мама. Некоторые вещи лучше оставить в покое.
Она встала и пошла на кухню заваривать ещё чай. Разговор явно закончился.
Аглая сидела, глядя на фотографию. Её задело не столько отсутствие ответа, сколько резкая оборона. Если бы это был просто знакомый, мама бы не реагировала так.
По дороге домой она открыла в телефоне снимок оборота фотографии и увеличила надпись. Под «Лидия и Кирилл. 1947» в самом низу проступали еле заметные буквы: «Июнь». Больше разобрать не удалось.
В следующие дни работа шла как обычно, но мысли всё время возвращались к мужчине в форме. В паузах между правками она ловила себя за тем, что разглядывает его лицо на экране, пытаясь угадать характер.
Игорь несколько раз предлагал встретиться, но всё время находились какието дела. То тренировка, то встреча с друзьями, то срочная правка кода. Аглая соглашалась переносить, но каждый раз ощущала всё более явную усталость.
Однажды вечером, когда она снова сидела над коробкой с письмами, ей пришла в голову мысль. В одном из альбомов был снимок, где бабушка с подругами стояла у здания с вывеской «Дом культуры железнодорожников». Внизу подпись: «Калинин, 1949». Значит, после войны бабушка какоето время жила там.
Она открыла ноутбук и начала искать информацию о Калинине. Нашла краеведческий форум, где обсуждали послевоенные годы. Среди прочего упоминались списки погибших и пропавших без вести. Алёна подумала, что если Кирилл был военным, его фамилия могла бы быть в списках.
Но фамилию она не знала.
В выходной позвонила тётя Нина.
Тётя Нина, а бабушка после войны жила в Калинине?
Да, какоето время. Туда их эвакуировали, там и оставались, пока не вернулись. А что?
А ты про Кирила не помнишь? Того, что на фотографии.
В трубке повисла пауза.
Ты всё про этого Кирила, вздохнула тётя. Слушай, Аглая, оставь ты это. Малоли что было. Война, голод, люди сходились и расходились.
Но ты же чтото знаешь.
Знаю, но не хочу говорить. Не изза тайны, а потому что больно вспоминать. И маме бы не понравилось, что мы её прошлое разбираем.
Я не собираюсь никого осуждать, тихо сказала Аглая. Мне просто важно понять, какой она была. Не только больная старушка, которую я помню.
Тётя Нина устало сказала:
Ладно. Приезжай в воскресенье, только сама, без мамы. Поговорим.
Всю неделю до воскресенья Аглая ходила как на иголках. На работе она механически исправляла чужие тексты, а по вечерам перебирала письма, надеясь найти хоть одно упоминание Кирила. Но в конвертах были в основном открытки от подруг и редкие письма от дедушки Виктора.
В четверг Игорь предложил съездить летом на море.
Можно взять горящий тур, говорил он по телефону. На две недели. Ты же всё равно отпуск собиралась брать.
Собиралась, ответила она. А что дальше?
В смысле? не понял он.
Ну, поедем, отдохнём. А потом?
Он помолчал.
Потом будет осень, сказал наконец. Проекты, работа. Жизнь.
Аглая почувствовала знакомое раздражение.
Ладно, обсудим позже, сказала она и отключилась, ссылаясь на дела.
В воскресенье Аглая поехала к тёте Нине. Та жила в старом кирпичном доме недалеко от парка. В квартире пахло жареным луком и стиранным бельём. На стенах висели коврики с оленями и фотографии детей и внуков.
Проходи, сказала тётя, поправляя очки. Чай будешь?
Буду, спасибо.
Они сели за кухонный стол. Тётя поставила перед ней кружку, сама присела напротив, сложив руки.
Значит, про Кирила хочешь знать, начала она без предисловий. Точнее, так. Только потом маме расскажи аккуратнее. Она всё посвоему пережила.
Аглая кивнула, чувствуя, как сухнет во рту.
Мама твоя родилась в Москве, продолжала тётя. А до этого они с Лидией жили в Калинине. Лида туда попала в эвакуации, где и познакомилась с Кирилом. Он был лейтенантом, раненым, лежал в госпитале, потом оставили при части, вроде комендантской службы.
Она сделала глоток чая и помолчала.
Они любили друг друга, тихо произнесла тётя. Я была маленькой, но помню, как он приходил с шоколадом, которого тогда в городе почти не было. Лида с ним смеялась. Я её такой больше не видела.
Почему он не стал моим дедушкой? спросила Аглая, ощущая тяжесть в груди.
Потому что его забрали, ответила тётя, глядя в окно. В сорок седьмом начались проверки, фильтрации. Кто где был, что делал. О нём сказали, что у него брат попал в плен. Его вызвали, он ушёл и не вернулся. Лида писала запросы, получала ответы: «переведён тудато», а потом вообще замолчали.
Аглая сжимала кружку.
Его арестовали?
Скорее всего. Тогда многих забирали, особенно тех, кто с фронта вернулся, а родственники в плену. Но точно мы так и не узнали. Письма от него перестали приходить.
А бабушка она его ждала?
Сначала да. Год ждала, второй. Потом ей сказали не высовываться. Мол, если будешь бегать, и тебя достанут. У неё уже было двое детей, отец наш погиб на фронте. Она одна нас тянула. Советовали выйти замуж за «надёжного».
За дедушку Виктора.
Да. Он работал на заводе, был партийным, нормальный мужик, не пил, не обижал. Но Лида его не любила так, как Кирила. И он её тоже не любил. Они жили как будто правильно, но без того огня.
Тётя вздохнула.
Мама твоя родилась через год после их свадьбы. О Кириле в доме старались не говорить. Время было такое, лучше было забыть. Лида спрятала его фотографии в дальний ящик. Одну, видимо, оставила в рамке.
Мама знала?
Знала. Случайно нашла письма, когда была подростком. Лида тогда накричала, сказала, что это «старые глупости». Но девочка не была глупой. Поняла, что у матери была другая жизнь, другая любовь, и эта любовь закончилась не по её воли.
Аглая ощутила, как в горле поднимается ком. Ей стало жалко и бабушку, и маму, и этого незнакомого мужчину в форме.
Почему мама так остро реагирует? спросила она. Прошло столько лет.
Потому что она всю жизнь живёт с ощущением, что её отец не тот, кого мама любила больше всего, голос тёти стал глухим. Она мне говорила: «Получается, я помеха. Если бы не я, мама могла бы ждать Кирила». Это, конечно, глупо, но дети так думают. И потом, когда она выросла, это чувство осталось. Поэтому она держится за «правильную» семью, за то, как надо. Любое напоминание о Кириле ей как нож.
Аглая вспомнила, как мама говорила о долге, о том, что «главное семья», что «не надо выдумывать себе страсти, жить надо спокойно». Эти фразы теперь звучали иначе.
А бабушка она жалела? тихо спросВдруг из окна раздался тихий шёпот ветра, будто спрашивая, где же теперь её собственный путь.
