А мы, слушай, тут решили, что твоя дача нечестно простаивает, доносится глухой голос сквозь ватное пространство трубки, телефон тает в руках, превращаясь в пластиковую селёдку. Мы на новогодние каникулы приедем, дети, горка, баня будет трещать. Ты, Оксанка, все равно на работе ночуешь, а Игорю отдых нужен, да он против, говорит, во сне хочет уплыть. Так что давай ключи мы завтра рано заскочим.
Звонит Клавдия, золовка Оксаны. Слова разлетаются, как серебряные ложки по липкому полу кухни, и даже гул чайника кажется смуглым и чужим. Оксана стоит среди дремлющей посуды, вытирает льняным полотенцем тарелку, а пальцы дрожат, будто на них вместо воды липкий мед. Родня мужа давно была легендой на районе, но такого напора от Клавдии она не ожидала даже в бреду.
Погоди-ка, Клава… Оксана говорит нарочно медленно, будто сквозь патоку, Вы с кем решили-то? Это же наш с Игорем дом, не дом отдыха. Мы сами собирались туда…
Ой, брось! крошки хлеба хрустят за Клавдиными зубами, их слышно будто бы у самого уха. Игорюха сказал матери, что вы дома будете с телевизором. Места там у вас, дворец почти, два этажа, мы не помешаем, а если приспичит приедете к нам как гости. Или не приежайте, у нас своя компания: Гриша друзей притащит, песни, мясо, ну сама понимаешь, с книгами тебе скука зеленая.
Оксана чувствует: на щеках разливается жар, будто чайник закипает в груди. В голове рябит картина: компания Гриши с портвейнами и баяном, их двое подростков, которые ездят на скейтборде по клумбам и ломают качели, и дача, где каждая доска лично выстругивалась руками Оксаны.
Нет, Клавдия, не дам, отчеканивает она и слышит, как в голосе застывает раскалённая медь. Дом не для гостей сейчас, к зиме его готовить умеющим надо, котел умный, септик вредный. И вообще, никакой компании я там не хочу.
Это мы чужие? пронзительно пищит золовка, еда в горле застревает звонко. Родня такая родня! Я матери сейчас позвоню, будет тебе, какого не пускаешь
Гудки, как удары молотка по стене. Оксана опускает телефон и вдруг понимает, что это только начало. Сейчас Клавдия обрушит на нее артиллерию в лице Агнии Фёдоровны, свекрови, и начнется честная осада.
Через минуту в кухню вплывает Игорь неловкий, виноватый, будто за ним ушат тени волочится.
Ну ты резко лепечет, старается приобнять, рука его липнет к плечу. Клавдия, конечно, та еще фея, но семья же Обидятся навек.
Оксана тихо сбрасывает его руку в глазах нерушимая усталость, как засохший снег на ветвях.
Вспомни прошлый май, Игорь, шепчет, будто сквозь лед.
Игорь морщится, рот кривится, как будто лимон съел.
Было, чего уж там
Было? громче вдруг, передразнивая. Приехали на два дня шашлыки. В результате: сломанная рябина, ковёр в огне, грязная гора посуды в раковине: У меня, мол, маникюр, а посудомойку забили до отказа остатками салата оливье! А ваза разбитая? А пионы? Все вытоптали
Дети, ну играли, бормочет Игорь, изучает узор на линолеуме, как будто тот спрятал ответ.
Детям пятнадцать и тринадцать, не песочница же! Они устроили баню по-черному, заслонку закрыли. Еле сами не поджарились! А теперь зимой, на неделю одних?!
Гриша сказал, всё под контролем будет
Гриша будет только за бутылкой следить! Оксана смотрит в окно, где уже сгустился вечер. Нет, Игорь. Мой дом, мои деньги, мои силы с продажи бабушкиной квартиры. Я каждую доску там знаю Свинарника другого не будет.
Вечером телевизор не включали он краснел от стыда, стоя в углу. Оксана пила холодный чай, вспоминала, как выстругивала наличники по весне. Это была её мечта, не просто дача. Она шила шторы, рисовала узоры на печке, и для неё дом был храмом, где душа отдыхает. Для Клавдии и её семейства он был пунктом обмена мясом и песнями.
На утро дверь звонко вздрогнула будто сердце подбросили. На пороге Агния Фёдоровна, в норковой шапке-куполе, с губами, как борщ, под мышкой огромная сумка, из которой торчит скумбрия, взирающая стеклянным глазом.
Впускай! Разговор есть, рычит она, без приветствий и без улыбки.
Оксана отворяет, и свекровь заплывает внутрь, как ледокол, занимает пространство. Игорь мелькает весь в смущении:
Мама! Ты как без звонка?..
А теперь к сыну запись нужна? Давай чай, и настойку сердечную неси, у меня уже второй день сердце из-за вас жмёт
На кухне свекровь садится, как судья, и резиновым взглядом окидывает пространство.
Ну, рассказывай. Клавочка чем не по душе? Родня ведь! Попросили ключи дай. Детям нечем дышать у них ремонт, а у вас, извините, дворец на простое…
Агния Фёдоровна, во-первых не дворец, обычный дом, ухода требует. Во-вторых, ремонт у Клавдии вечный, не повод оккупировать чужое. В-третьих, последний их приход табачный дым до сих пор в шторах, просила же, не курить
Подумаешь! Проветрить можно. Вот ты теперь, Оксанка, все о вещах а люди забыла. Мещанка! Мы Игоря учили щедрости, а ты куркульшу сделал! Дачу в гроб не унесешь!
Мам, Оксана же мямлит Игорь.
Молчи! свекровь пальцем щелкает, как по носу. Сестра твоя с племянниками на улице мерзнут? У Гриши третьего января юбилей 45! Гостей уже позвали, мясо купили, а теперь перед людьми позориться?
Это не мои хлопоты они гостей пригласили, не спросив. Это называется хамство!
Свекровь багровеет, как борщ на солнце. Оксане не привыкать к её напору, но сейчас ледяное спокойствие.
Хамство? срывается Агния Фёдоровна, прижимает кулак к грудине. Значит так: Светлана завтра приедет утром. Ключи на столе, инструкцию по котлу напиши. Или ты мне не сын, Игорь, понял?
Ключи у Оксаны, вяло говорит он. Может, сами поедем
Врешь! Клавдия захочет и в окно влезет! Я проклинаю этот дом! Ноги здесь моей не будет!
Грядки вы и так никогда не любили, не сдерживается Оксана.
Свекровь хлопает дверью тишина звенит, только мороженая скумбрия молча караулит в сумке.
Ты не отдашь? шепчет Игорь.
Не отдам. Завтра сами едем. Если не занять выломают дверь. Я твою сестру знаю: сквозь чердак пролезет, если надо.
Но ты отчеты хотела доделать
Всё, план изменился. Это не война это защита границ. Собирайся.
Рано утром город пустой, мёрзлый, всё в еловых гирляндах, фонари как призраки. Едут молча, у Игоря телефон без звука тревожно переливается серым светом.
Доехали село в снегу, их дом весь в инеевых узорах, похожий на краковский торт, крыша, испещрённая инеем. Протопили печь, включили теплый пол всё ожило и защипело. Оксана вывесила гирлянду, на кухне пахнет хвоя и мандарины. Игорь чистит снег, наконец улыбается, как будто растаял.
В три дня буря. У ворот сигналят, сигнал как рев недовольного быка. Две машины, валы снега. Клавдия в малиновом пуховике, Гриша с перегаром, дети, пара незнакомцев и собака огромный рыжий волкодав, словно зефир в булочной. Агния Фёдоровна на марше, величество на посту.
Открывай, а то околеем! орёт Гриша, голос проносится, как ветер.
Оксана выходит куртка накинута, валенки наспех, Игорь стынет у калитки.
Впусти! кричит Клавдия. Мы ведь сюрприз сделать хотели. Так веселее! Вместе!
Оксана сжимает плечо мужа:
Здрасьте. А мы гостей не ждали.
Ой, брось дуться! машет Гриша рукой, будто мух гонит. Мяса привезли, водка есть. Это Толян с женой, собаку не бойся добрая, почти не кусается! Впускай!
Собаку? Пусть не трогает мою елку!
Да не тронет, ей, что, она дерево, что ли, отличит? ржет Клавдия. Вахтёрша ты чудная, впусти, дети в туалет хотят!
Туалет на заправке, пять километров обратно, стучит голосом Оксана. Дача занята. Мы тут вдвоём. Для оравы и собаки места нет.
Пауза вязнет, всё замирает. Ожидали другого так всегда: приехали впустят, не прогонят, перед свершившимся фактом.
Ты мать на морозе оставишь?! Игорь! клокочет Агния Фёдоровна. Каждое слово ледышка.
Игорь смотрит: там визжащая Клавдия, забор, сыновья руки в варежках, мать давит на жалость, Гриша уже пинает по машине. Он тянет лопату, как ружьё, но глаза твердеют.
Мама, Клава… Оксана права. Ключи не дам. Никого не ждем. Уезжайте.
Что?! хором тянут.
Что слышите. Это и мой дом тоже. И балагана тут не будет. Разворачивайтесь.
Ты Ты… Гриша пихает засов.
Вали отсюда, Гриша, вызову охрану посёлка. Скажу чужие лезут.
Посторонние?!! захрипела Агния Фёдоровна. Мы тебе еще покажем!
Поехали, шепчет Клавдия. Они чокнутые! Пусть живут тут, в склепе.
Машины трогаются: собака недобро гавкает, Клавдия шлёт жест, даже Толян слегка краснеет.
Через минуту опять тишина. Лишь жёлтое пятно на снегу под туей.
Игорь, обессилев, втыкает лопату в сугроб, садится на крыльцо.
Позорище мать скулит.
Оксана рядом, обхватив его, щекой к плечу.
Это не позор зрелость, Игорёк. Ты наконец защитил свою семью. Не привычный клан, который жрёт и берёт, а нас двоих.
Никогда не простит.
Простит, когда приспичит. Деньги на таблетки, помочь с таксой Такие люди. Им обижаться невыгодно, только тогда, когда не надо чего-то. Теперь будут знать: граница здесь проходит. Без спроса нельзя. Уважать начнут. Когда-нибудь.
Ты думаешь?
Я знаю. А если нет, нам только лучше. Пошли в дом, глинтвейн согреет.
Они заходят. Оксана задергивает шторы, скрадывает злые глаза улицы. Вечер, камин, огонь, тишина. Но тишина не ледяная, а шелковая. Покой.
Три дня как сон. Лес скрипит, дрова в печи стонут, книги шепчут страницы. Телефоны молчат объявлен родственный бойкот.
Третьего января фото от Клавдии: самодельная буржуйка, ящики водки, лица густые, как тесто. Подпись: «А мы и так гуляем! Вам не понять!»
Оксана смотрит грязный стол, опухший Гриша, переводит взгляд на Игоря: он спит в кресле с книгой на груди, спокоен и чист, как повернутый лист бумаги.
Завидовать, Клава? шепчет, удаляя снимок навсегда.
Через неделю возвращаются в город. Звонит Агния Фёдоровна, голос сухой, но просит отвезти в поликлинику. Про дачу ни слова только шорох карточек. Граница проложена. Иногда по ней стреляют снежками, но крепость стоит.
Оксана понимает: иногда надо быть «плохой», чтобы остаться верной себе и дому. А ключи теперь крутятся тёпло в ладони в самом дальнем ящике железного сейфа. На всякий случай.
