Дневник Михаила
Пятничный вечер, Петербург умывается дождём. За окном тёмные разводы на давно не мытом стекле, и мне кажется, будто это не вода а сама жизнь течёт мимо, унося всё, что когда-то казалось важным. Я сижу на краю скрипучей кровати, спина словно сжата железным обручем. Всего-то полседьмого вечера, а в голове уже наступила устойчивая ночь.
Мои руки когда-то крепкие, натруженные, будто созданы крутить металл, чинить станки, теперь лежат на коленях, почти неподвижные. Иногда пальцы судорожно сжимаются, будто пытаются перехватить то, что давно ускользнуло ещё в прошлом. Глаза скользят по стене с облупившимися обоями, там для меня проложена целая карта маршрут из районной поликлиники, где врачи кивают с жалостью, затем в чей-то кабинет в платной клинике с их чеканой улыбкой и очередным рецептом на пару тысяч рублей.
Я ни на кого не злюсь. На злость нужны силы. У меня осталась только усталость, и она давит, как ватное одеяло.
Спина болит не боль, а бесконечная, тупая тень, сопровождающая каждое движение, каждую мысль. Этот фон не дает забыться, не даёт отвлечься и заставляет возвращаться в своё тело снова и снова.
Всё делаю, как велят: пью обезболивающее, мажусь мазями, часами лежу на жёсткой кушетке в физиокабинете разве что не молюсь, как советовала мне старая соседка. Помогает слабо, больше напоминает очередной круг ожидания, когда кто-то, какой-нибудь профессор из НИИ или всё это государство, должен, обязан, кинуть мне спасательный круг.
За окном бесконечная серость питерского неба. Куда ни глянь, ничего впереди. Раньше хватало воли решать проблемы и на заводе, и дома. Теперь все силы направлены на терпеть, ждать и надеяться на чудо.
Семья… Время прошло как в дыму. Дочка Катюша, любимица моя, давно уехала в Москву за настоящей жизнью. Не держу зла каждому свой путь, я бы для неё звёзды с неба снял. Она частенько звонила: «Пап, я устроюсь тебе помогу!» Я знал: всё не так просто. Неважно даже.
А потом Рая моя Рая ушла. Без всякого предупреждения, обычно, за хлебом и молоком, а тут насовсем. Рак вырвал у меня самое дорогое внезапно и бесповоротно. Я остался полуживой, в пустой квартире, с собственной немотой и вечным вопросом: почему я остался, а она нет? Ухаживал за ней до конца, слышал, как её кашель становился реже, а в глазах уже не отражался свет. Когда-то перед самым уходом, она прошептала: «Держись, Мишенька…», за руку держала крепко, и я понял всё, больше сдерживаться я не могу.
Катя просила к ней переехать, на время. Но зачем? В чужую, незнакомую квартиру? Да не хочу я быть кем-то вроде чемодана в жизни дочери, да и чувствую: возврата уже нет.
Из родных только Валентина, младшая сестра Раи. Она появляется раз в неделю, все по расписанию. Приносит суп в контейнере, гречку, макароны с котлетой и новую пачку таблеток. Привычный вопрос: «Ну как ты, Миш?» «Да ничего». Она убирает мою однушку, раскладывает продукты, будто порядок на кухне и полках спасёт меня от полного распада.
Я ей благодарен. Но после каждого её визита одиночество только гуще; оно не столько физическое, сколько внутренняя клетка, слепленная из беспомощности и какой-то глухой досады на этот мир.
В один невыносимо унылый вечер взгляд случайно упал на ключ от входной двери он валялся возле старого ковра, похоже, выскользнул из кармана, когда я прошлый раз с трудом добирался обратно из поликлиники.
Обычный ключ. Металлический, холодный и почему-то я смотрел на него, как на загадку из детства. Так и лежит, ждет чего-то.
В этот момент ярко вспомнился дед, Петр Иванович. Он с пустым рукавом после войны, ловко одной рукой и старой вилкой завязывал шнурки, а мне, пацану, казалось настоящая магия. «Видишь, Мишаня, смеялся он, инструмент всегда рядом. Иногда под хламом, просто найти бы». Я тогда думал: блажит старик, наивная мудрость ушедшей эпохи, его невозмутимость казалась недостижимой.
Сейчас я понял весь этот год ждал, что кто-то меня спасёт, принесёт ответ или рецепт исцеления, а сам не сделал ничего.
И вот он, ключ. Металл, который вдруг стал для меня почти приказом. Я поднялся с кровати (при этом стон, от которого самому стало неловко). Шаркая ногами, дошел до стены. Взял ключ, встал к стене спиной, нашел самую болезненную точку у пояса и аккуратно, с опаской нажал.
Это не был массаж или лечебная процедура. Ни о каком чуде речи, конечно, не шло. Я просто давил боль на боль, пытался совладать с телом. так был странный внутренний диалог между мной настоящим и этим тупым ключом.
И в какой-то момент отпустило, не полностью но пришло такое тяжелообъяснимое облегчение. Я сдвинул ключ выше, потом ниже. Чуть сильнее, чуть слабее. Прислушивался будто вел переговоры не с телом, а с собственной жизнью.
Каждый вечер возвращался к этому ритуалу. Добавил и косяк двери вытягивался, насколько мог, стал привыкать к стакану воды утром и вечером. Шаг за шагом начал отмечать стою у плиты дольше, могу открутить банку тушёнки, даже записал это в тетрадь: «Сегодня пять минут у плиты победа».
На подоконник поставил три пустых банки из-под горошка, насыпал немного земли с клумбы у парадной воткнул туда пару луковиц. Получилось нелепо, конечно, не грядка, но теперь мои три точки ответственности.
Через месяц на приеме врач на Пролетарской взял мои новые снимки, покачал головой: Есть сдвиги, вы что-то делали? Да, честно ответил я. Ключ использовал.
Объяснять дальше не стал врач не поймёт, да и не нужно. Я понял сам: ждать спасения бессмысленно, когда оно валяется рядом, пока глаз ищет только чудеса.
Когда Валя в следующую среду приволокла суп, замерла у двери: на окне зелёный лук, квартира пахнет не лекарствами, а чем-то живым. Она смотрит, я у окна, поливаю свои свежие перья, даже не хочется оправдываться.
Это что, Миша? спрашивает удивлённо.
Огород, говорю. Хочешь на суп срезай, свежий всё-таки.
В этот раз она посидела дольше. Чай пили, говорили. Я не стал жаловаться на здоровье, рассказал, как поднимаюсь на один лестничный пролёт каждый день медленно, но сам.
В мире не нашлось никакого доктора Айболита или золотого рецепта. Мои спасения простой ключ, дверной косяк, три жестянки и каждодневный маршрут по спальне к окну.
Боль, утрату, возраст они не отменили, нет. Но дали пусть хоть крохотную, но опору самую точную в мире: ту, что ты выковываешь каждый день, шаг за шагом, не надеясь на чудо, а опираясь на то, что есть.
Когда перестаёшь ждать волшебную лестницу с неба, вдруг видишь обычную бетонную и этого достаточно. Подниматься ещё тяжелее, зато знаешь: каждое движение по-настоящему твоё.
А на окне, в жестяных банках, росли мои три крепких пера. Самый настоящий петербургский огород. И жизнь.
