Письмо, что не дошло
Бабушка долго сидела у окна. Вид не менялся: сероватый хрущёвский двор, одиноко мигающий фонарь перед подъездом, по снегу кое-где следы дворняг и одиноких прохожих. Где-то на соседней лавочке зябко курит Василиса Павловна, со скрипом чистит снег; и опять всё стихло, будто город заснул.
На подоконнике скучали очки в проволочной оправе да старенький кнопочный телефон с треснувшей защитной плёнкой. Иногда телефон подрагивал это кто-то из родни шутку сбросит в «семейный», или внучка пришлёт мемас, но сегодня как нарочно молчок. В доме стояла такая тишина, что старые часы на стене будто мерились бодростью с московским метро в час пик.
Бабушка наконец поднялась и потопала в кухню. Включила верхний свет лампа старая, светит тускло, но уже привычно уютно. На столе миска вареников, благополучно остывших с обеда, накрытая блюдцем. Вдруг, кто зайдёт? Ждать устала никто не зашёл.
Она присела, взяла один вареник, надкусила тесто за день стало упругое, чуть ли не как галоша. Ну, была не была еда есть еда, только настроения в ней, как в понедельник утром. Она налила себе чай из ободранного эмалированного чайника, с наслаждением послушала, как вода цокает по стакану, и невольно выдохнула так, что самой стало ясно: тоскливо.
«Всё ведь хорошо, уговаривала она себя. Все живы-здоровы, спасибо Господи, крыша не течёт» А всё равно ком в груди и подозрительные мысли. Тут и голос у дочки всплыл в голове, нервный такой, натянутый:
Мам, я уже не могу, ну опять же
Потом зятьок в пробирающей насмешкой манере:
Да-да, жалуется? Ну ты объясни, что не всё по её сценарию-то бывает
Внучек Саша на том конце вечно буркнет: «Ага» и всё. Раньше же целую лекцию мог выдать про школу, друзей и даже собаку соседки. Да вырос, конечно, но как-то обидно. Вот раньше А сейчас стены выросли невидимые. Будто живёшь между двух берегов, а лодки нет.
Она и сама иногда винила себя: то разучила не так, то подсказала не то, а где и помолчать бы следовало влезла.
Обжигаясь, бабушка сделала глоток чая и вдруг вспомнила, как когда-то с маленьким Сашей они писали Деду Морозу: «Принеси конструктора, и чтобы мама с папой не ругались». Тогда она посмеялась мол, всё Дедушка слышит, всё будет как надо. А по факту: вырос он, и они только чуть тише ругаться стали.
Неловко ей стало от этой памяти. Почувствовала лицо красное, будто сам Дед Мороз сквозь стекло смотрит, уличая во всех смертных грехах.
Вытерла стол до бела, как будто от этого хоть что-то изменится, и поплелась к письменному. Как ни странно, ручка и блокнот лежали на месте. Вместо настоящих писем одни значки да «гудки», всё виртуальное.
Она вдруг подумала: а если да ну, глупости. Что я сбрендила? Деду Морозу писать.
Но нет, рука сама тянется к блокноту, очки на носу и пишет: «Дорогой Дед Мороз».
Смущённо оглянулась никого. И продолжила:
«Я знаю, что пишут тебе все больше малыши, а мне уж сами понимаете. Не прошу ни шубу с мехом, ни новый холодильник всё своё имею. Прошу только: пусть в семье мир будет. Чтобы дочь с зятем не ругались, а Сашенька не бурчал в трубку, как чужой. Мечтаю, чтобы сидели за одним столом и не боялись слово сказать. Понимаю это дело наше, человеческое, но вдруг ты поможешь? Может, хотя бы чуть. Если можешь, чтобы мы друг друга слышали.
С уважением, бабушка Нина».
Перечитала ну, чисто первый класс какой-то. Но стало чуть свободней. Сложила писульку аккуратно и задумалась: что с ней делать? В окно пульнуть? В урну? Почтовые ящики-то Деду Морозу по телеку только обещали.
Завтра, решила, на почту пойду, коммуналку платить. Там, авось, и ящик найдётся. Так не так стыдно не я ведь одна такая чудаковатая.
Письмо сунула в кармашек сумки рядом с паспортом и платёжками. Свет выключила, легла, а мысли всё ворочались, под стать белью в барабане стиральной «Вятки». Наконец уснула и на том спасибо.
Утречком пошла по делам, чтоб до народного нашествия успеть. Снег скрипел под ногами, лёд подкрадывался к пяткам. Соседка Таня с песиком-помесью, ласковым таким, кивнула: «Здоровья вам, Нина Ивановна!» Ответила вежливо, как положено.
На почте людно, толчея, кассы гудят, пенсионеры считают рубли натрое. Встала в очередь, покрутила письмо между пальцами а заветного ящика нет! Только унылая витрина с конвертами да уведомления о штрафах.
Чуть не выкинула письмо, да рука не поднялась. Сунула обратно в сумку, осталась при своём. Главное коммуналку оплатила.
На обратном пути увидела возле магазина завалявшуюся коробку с надписью «Письма Деду Морозу», но её уже продавец заклеивал скотчем: «Всё, закончился приём, поздно». Ну и ладно.
Дома привычно сняла пальто, расставила в коридоре покупки, подогрела чай. И вдруг вибрирует телефон. Сообщение от дочери: «Мам, заедем в выходные, Саша книжки собирается у тебя одолжить». Прям как ком с плеч: ну, значит, приедут, не совсем всё уныло. Отвечать не стала долго сразу: «Конечно, жду!»
Письмо тихонько забылось в сумке, а на душе стало чуть теплее. И верно: в субботу к вечеру в подъезде топот, хлопанье дверей. Дочь с пакетом, зять, Саша уже под два метра, худой, шапка на бок.
Ба, привет! бубнит, по щеке целует, смущённо шаркает. Остальные толпятся в тесном коридоре, звенит посуда, пахнет улицей и ватрушками.
Мам, мы ненадолго, у зятя родители на завтра, ты в курсе. Как же не в курсе!
Проходите, супчик горячий, радушно зовёт Нина.
Расселись, как после жеребьёвки: зять к окну, дочь рядом, Саша напротив. Ложки позвякивают болтовни мало, в воздухе напряжение: ждёшь кто первым скажет лишнее. Но вот о делах поговорили пробки, курсы доллара, погода.
Саша, ты же книжек хотел, спохватилась дочь. Сгоняй с бабушкой, посмотри.
Ага, ожил Саша, и вдвоём отправились в комнату.
Вот, про войну, блокаду, мемуары разные, копается Нина на полке. Саша выбирает, кивая: что-нибудь, чтобы не скучно. И тут же снова мелькнул малыш тот самый, из писем Деду Морозу.
Он взял книгу, кое-как поблагодарил: «Спасибо, ба».
Потом они собрались обратно, снова суета: рюкзаки, шарфы, «Звони!», «Скинь фото!». Нина заперла за ними двери, и опустилась тишина, знакомая и тоскливая, как нескончаемый сериал по Первому.
Раскладывая доставшиеся продукты, нащупала в сумке письмо захотелось порвать, но лишь спрятала глубже, с облегчением хлопнув молнию.
А между тем в прошлый их визит Саша, снимая рюкзак, краем глаза заметил белую бумажку. Любопытство взяло верх, и он забрал письмо себе. Вечером, разгрузившись от школы и родителей, достал часть вроде смешно, потом странно, а дальше грустно, чего уж.
Прочитал до строки «чтобы внук не молчал, как чужой», и прямо внутри что-то кольнуло. Зацепило. Стало стыдно за все эти «ага» и «ладно». Как будто письмо было написано не Деду Морозу, а именно ему.
В попытках разобраться, как быть (вернуть? притвориться, что нашёл? признаться?), он долго ворочался, не меняя позы под одеялом. В итоге стал просто ходить к бабушке чаще: то книгу взять, то «по истории уточнить».
Ба, блинов хочешь? встречала она, будто ему только что шесть, а не шестнадцать.
Он отшучивался, ел блины с вареньем, болтал о всяком, проверяя, не лукавит ли она.
Письмо берег особым образом: показывать родителям не решился, возвращать тем более. Прятал у себя. Оно стало не столько секретом, сколько напоминанием: за любым «ага» стоит человеческая тоска о простом. О совместном чае, об обычном ужине.
Однажды вечером, набравшись храбрости, Саша зашёл к матери, которая как раз оформляла очередной отчёт:
Мам, сказал он, а давай просто в субботу к бабушке всей гурьбой? Не быстро по-настоящему.
Та вскинула брови:
Ты? Домашний ужин? Может, ты заболел?
Нормально же получится, упрямо сказал он. Я хоть картошку порежу, научишь.
И тут мать оценила шутку, а заодно и серьёзность. Через день они обсуждали с отцом: «Ну, схожу ради Сашки», хотя не все были в восторге. Но в итоге выкроили время.
В субботу избушка Нины будто преобразилась: в воздухе запах свежего супа, а в доме, кроме привычной Нины, Саша помогает чистить картошку и спрашивает:
Ба, а ты правда в Деда Мороза веришь?
Она чуть не присела на пол.
Верила в детстве, сейчас Может, он не такой, как нам показывают. А зачем спрашиваешь?
Он пожал плечами: ну так, интересно.
Пока собиралась еда, дом наполнился запахами и мелкими заботами. Родители пришли усталые, но менее колючие. Отец ворчал, что еды на неделю хватит, мать, что пирог чуть не сгорел. Но смех возвращался в дом понемногу.
Сидели за столом не по великому празднику, а просто так. Разговорился даже отец, рассказывал, как к нему коллега с самоваром на работу пришёл. Вспоминали, как дочь терялась в детстве на рынке, а Саша как ловко сбежал с физкультуры в пятый класс.
В какой-то миг мать вдруг пробормотала:
Мам, прости, что мы всё бегом и реже, чем тебе надо
А Нина в ответ, по-русски, сдержанно:
Да вы не переживайте. Главное, что за столом все вместе хоть иногда.
И тут Саша впервые смело сказал:
Можно ведь и без праздничного случая. Вот как сейчас.
Взрослые кивнули, чуть не расплакались. И ужин прошёл не идеально, но на удивление тепло.
Саша решил: письмо оставит себе. Вернуть не сможет, а выбросить жалко, вдруг потеряется что-то важное.
Ба, если что-то не так, просто скажи, прошептал он на прощание.
Скажу, конечно, улыбнулась она.
Вечером бабушка посидела у окна. За окном возился мальчишка в красной шапке, смеялся так, что эхо неслось до третьего этажа. В этом смехе было всё: и ожидание чуда, и простая радость вместе быть.
А письмо так и лежало у Саши в куртке в прихожей их квартиры. Иногда он доставал, читал не как просьбу к зимнему волшебнику, а как тихую напоминалку: звонить, приходить, говорить по-настоящему с теми, кто ждёт.
В следующий раз, когда мама устало буркнула: «Ну не поеду я сегодня к бабушке, Саша», он только пожал плечами:
Я тогда сам заеду.
И зашёл. Не по случаю, не по расписанию. А потому что так нужно. Не чудо, но тихое семейное счастье как в том письме.
Бабушка, открывая ему дверь, только и сказала:
Проходи, Сашенька. Чайник уже кипит.
И этого было достаточно, чтобы в доме вновь стало уютно и тепло, по-настоящему по-русски.
