Я больше не могу жить во лжи, шептала Аглая, поднимая вилку над пустым блюдом, будто в темной бездне сна.
Ты что, с ума сошла?! Сколько стоит? Лада едва не уронила из рук меню, когда увидела цены: два тирамису 780рублей, кофе по 250рублей каждый.
Аглая лишь улыбнулась, поправила на шее лёгкий платок и, словно в театре, подарила ту же улыбку, что встречает незваных гостей в доме, где всё в беспорядке.
Да ладно, Лада. Раз в год можно себе позволить роскошь, её голос дрожал, но она пыталась звучать беззаботно. Официант! Два тирамису и два американо, пожалуйста.
Официант, молодой парень с зачёсанными назад волосами, кивнул и исчез, как прозрачный туман. Лада следила за ним, потом снова уперлась взглядом в подругу.
Аглая, ты же на пенсии. Откуда такие деньги? Мы могли бы просто зайти в маленькую кофейню. Зачем весь этот мрамор, хрусталь, блестящие скатерти? прошептала она, оглядывая зал, в котором воздух пах ароматом дорогих духов и свежих роз в высоких вазах.
Потому что мне нужно. Именно здесь, именно сегодня, сжала Аглая салфетку до белизны костяшек. Её руки, всегда покрытые кремом, в перчатках зимой, теперь дрожали, как листва в осеннем ветре.
Аглая Петровна, что случилось? Лада наклонилась, опустив голос. Ты больна?
В её голове всплыл самый страшный сценарий: рак, диабет, проблемы с сердцем. Соседка Нина умерла недавно, и никто не ожидал, что она была здорова.
Нет то есть да. Не знаю, сняла Аглая очки, протерла их краем шарфа, надела обратно. Красные глаза выдали недавний плач. Я просто устала, Лада. Так устала
Тирамису пришел, словно картина импрессиониста, посыпанный какао, с веточкой мяты. Лада взяла ложку, но лишь крутит её в пальцах, не решаясь клюнуть.
От чего устала? От жизни? Мы все устали: пенсия крошечная, цены растут, дети звонят раз в месяц, внуки приходят лишь на день рождения. Ты не одна.
Нет, кивнула Аглая, её волосы стали бледнее, хотя она обычно красилась в лучшем салоне. Я устала врать. Каждый день, каждую минуту врать детям, тебе, соседям, себе.
Лада отложила ложку, её сердце сжалось, будто под тяжёлой каменной плитой.
О чём ты? спросила она, вслушиваясь в дрожь на веках.
Аглая откинулась, закрыв глаза. На ресницах ещё играла тушь. В свои шестьдесят восемь она хранила изящество, которым Лада завидовала. Фигура у Лады давно расплылась, а Аглая всё ещё хрупка, как осенний лист.
Геннадия нет, прошептала она, открывая глаза. Уже полтора года.
Тирамису вдруг показалось Ладе приторным, хотя она его не пробовала. Горло пересохло.
Как может быть? Ты же на прошлой неделе говорила, что он собирается на рыбалку с Петровичем.
Умер. Инфаркт. На даче, пока копал грядки. Я нашла его вечером, он лежал лицом в землю, лопата ещё в руке, голос звучал так же отстранённо, как будто речь шла о соседском человеке. Позвала скорую, они констатировали смерть, потом морг, потом похороны. Похоронила его на Троекуровском, там, где его родители.
Лада почувствовала холодок по спине, слова застряли в горле.
Я вызвала скорую, продолжала она, руки дрожали сильнее. Они приехали, всё подтвердили. Потом морг, потом похороны. Я его похоронила на Троекуровском, рядом с его родителями.
Почему никому не сказала? Мы же видимся каждую неделю! рыдала Лада. Я бы помогла, поддержала
Не знаю, Аглая наконец схватила ложку, подцепила тирамису, но не проглотила, положила её назад. Сначала думала, что скажу позже, но тогда позвонила Светлана из СанктПетербурга, спросила, как папа, а я молвила, что он в гараже ремонтирует машину. А сама стояла у окна, видела кладбище, и вранье заполняло меня.
Господи, Аглая
Врать легче, усмехнулась она сухо. Главное начать. Светлана звонит, спрашивает про отца я говорю, что он на рыбалке, чинит машину, играет в домино. Сергей из Москвы приезжал на день рождения, тоже интересовался отцом, я сказала, что он болен, не встаёт. Сергей даже не стал навязываться, боялся заразиться.
Лада не могла поверить. Геннадий Геннадий Иваныч, её друг со школьных лет, с которым они провели десятки лет, теперь исчез, и она даже не знала об этом.
А Михаилу, моему другу, почему не сказала? дрожала её голос, предательски.
Потому что Миша сразу позвал бы Сергея или Светлану. Всё бы раскрылось.
Зачем? Зачем всё это? схватила она Аглаю за руку, холодную, как лёд. Ты с ума сошла?
Наверное, отдернула Аглая руку, спрятав её под стол. Когда я его похоронила, в квартире стало тихо, словно пусто. Тапки у порога, куртка на вешалке, а я села на диван и поняла, что боюсь не смерти, а того, что делать дальше.
Вспомнила, как они познакомились студентками, как Аглая тогда встречалась с высоким красавцем, а потом бросил её. Через месяц она встретила Геннадия на танцах в профсоюзном клубе: низенький, в очках, но добрый. Он дарил цветы, стихи, и она, не замечая, влюбилась.
Мы прожили сорок шесть лет вместе, голос её дрожал, слёзы почти вырвались. Я без него не умею. Утром ставлю чайник на две кружки, а потом один стакан выливаю. Смотрю телевизор, оборачиваюсь никого. Ночью просыпаюсь, тяну руку, а кровать пуста.
Валечка, родная
Не надо, оттерла она слезу, растёрла тушью щеку. Не жалей меня. Я сама виновата, должна была сказать сразу, а испугалась. Пока вру, он жив в моих мыслях: в гараже, на рыбалке, с друзьями. Как скажу правду, всё кончится.
Лада встала, обошла стол, обняла подругу за плечи. Аглая дрожала, лишь плечи слегка подпрыгивали. Официант стоял гдето рядом, не зная, вмешиваться или нет.
Поэтому я и позвала тебя сюда, вынула из сумочки платок, протёрла глаза. Хотела сказать в приличном месте, чтобы ты не ругалась, а просто слушала. Геннадий любил красоту, помнишь? Он всегда говорил, что жизнь трудна, но её надо иногда украшать.
Помню, вытерла Лада слёзы рукавом кофточки. Он каждую пятницу приносил тебе цветы.
Сейчас я покупаю их сама, кивнула Аглая. Хожу к цветочному у метро, беру хризантемы, ставлю в вазу, шепчу «спасибо». Соседка снизу, наверное, думает, что я сошла с ума.
Кофе остыл, тирамису размяк, теряя форму. За окном сгущались сумерки, зажигались фонари, люди спешили, смеялись, разговаривали по телефону. Жизнь шла своим чередом, а в этом зале, у окна, рушился чейто маленький, вымышленный мир.
Что теперь будешь делать? спросила Лада.
Не знаю. Хотела посоветоваться. Детям звонить страшно, представь, как они отреагируют. Светлана обидится на всю жизнь. Она же папу обожала, а я полтора года скрывала правду.
Обидится, согласилась Лада. Но потом простит. Дети прощают, рано или поздно.
А ты? Ты простишь?
Лада задумалась. Было обидно, ведь они подруги с юности, всё друг другу рассказывали. Но сама ли она была честна? Не скрывала ли она от Аглаи, что Михаил иногда приставал, когда напивался? Не врал ли она о синяке от двери, а не от кулака? Каждый живёт во лжи, у когото она крупнее, у когото мельче.
Прощу, сказала она. Уже простила. Жаль, что ты одна со всем этим сидела. Надо было позвонить, я бы пришла.
Знаю. Но не могла. Как только брала трубку, слова исчезали. Легче было придумать очередную историю про Геннадия, чем сказать правду.
Аглая наконец взяла кофе, отпила, поморщилась.
Холодный уже.
Закажем ещё?
Нет, хватит. Мне домой, таблетки от давления.
Она достала кошелёк, но Лада попыталась заплатить, Аглая отмахнулась.
Пригласила, я и плачу. У Геннадия была небольшая страховка, хватает. На это, указала на недоеденные пирожные, и на цветы по пятницам.
Они вышли улицу. Октябрьский ветер терзал волосы, залетал под куртки. Аглая поёжилась, запахнула пальто.
Спасибо, что выслушала, сказала она. Теперь хоть одному человеку я правду сказала. Может, станет легче.
Станет, пообещала Лада, хоть сама и не была уверена. А детям когда скажешь?
Скоро, в эти выходные приедет Сергей, тогда и скажу. Позвоню и Светлане, пусть тоже придёт. Вместе будет легче.
Хочешь, я приду с тобой? Для поддержки?
Аглая покачала головой.
Не надо. Это я должна сама. Сама запутала, сама и распутываю. Ты просто будь рядом потом, когда они уедут, а я останусь одна. Приходи, попьем чай. Или будем молчать вместе. Мне всё равно, лишь бы не одной.
Лада обняла её крепко, понастоящему. Они стояли посреди улицы, две пожилые женщины, обнявшись, как в юности, когда мир казался добрым, а беды мелкими.
Я приду, пообещала Лада. Обязательно приду. И Михаила тоже приведу, пусть попрощается с Геннадиям на могиле.
Хорошо, огляделась Аглая, вытерла глаза. Пойду, а то совсем разогрелась.
Она пошла к маленькой остановке, хрупкая фигурка в сером пальто. Лада смотрела ей вслед, размышляя, как хрупка человеческая жизнь, как легко она рассыпается на осколки, и как трудно потом собрать их обратно.
Через несколько дней Аглая позвонила, голос её был осипший, уставший.
Сказала, коротко бросила она в трубку.
Как они?
Светлана рыдала три часа подряд. Сергей молчал, только кулаками стучал по столу, потом спросил, зачем я это сделала. Я объяснила, как могла. Не знаю, понял ли.
Поймут. Время лечит.
Надеюсь. Сейчас они на кладбище. Я отказалась идти, не могу больше смотреть с балкона. Лада, приедешь?
Сейчас выхожу.
Лада приехала через полчаса. Дверь открылась: бледная, с красными глазами, но как будто светилась изнутри. Как будто тяжёлый груз снялся с плеч.
Проходи, чай поставила.
Сели на кухне, пили чай с баранками. Аглая рассказала, как Сергей кричал, что она ненормальная, как Светлана обещала приехать в следующем месяце и остаться. Потом они все обнялись и плакали, каждый о своём.
Знаешь, откусила она баранку, а мне правда полегчало. Как будто стало легче дышать. Больше не нужно придумывать, где Геннадий, что он делает. Он умер, и это ужасно, я скучаю, сердце рвётся. Но это правда. Моя правда.
Жить во лжи тяжело, кивнула Лада. Я тоже тебе не всё рассказывала. О Михаиле, например.
Знаю, тихо ответила Аглая. Видела синяки, слышала твои оправдания.
Почему молчала?
Потому что каждый сам выбирает, о чём молчать, а о чём говорить. Ты молчала про Михаила, я про Геннадия. Теперь обе сказали.
Михаил уже полгода не пьёт, призналась Лада. Закодировался, стал добрее. На днях принес букет просто так.
Видишь, люди меняются.
Допили чай, Аглая провела подругу до двери, обняла на прощание.
Спасибо, что не осудила, что была рядом.
Не за что. Мы же подруги.
Подруги, согласилась Аглая и впервые за долгое время улыбнулась настоящей.
Лада шла по улице, размышляя, что у каждого своя ложь, своя правда, своя боль, и как важно иметь рядом того, кто выслушает без осуждения. Жизнь уже и так достаточно тяжела, не стоит её усложнять одиночеством.
Аглая стояла у окна, глядела на кладбище вдали и шептала:
Прости меня, Геннадий. Я старалась, но всё равно ошиблась. Теперь всё. Я буду жить понастоящему, без вранья. Обещаю.
