Я, Константин, сидел в инвалидной коляске, глядя сквозь пыльные ставни на улицу. Окно нашей палаты выходило во внутренний двор больницы в Москве, где когдато был уютный сквер с лавочками и цветниками, но сейчас почти никого не было. Зима укутывала всё снегом, и пациенты редко решались выйти на прогулку. Я оказался один в палате. Неделю назад моего соседа, Юрия Тимофеева, выписали домой, и с тех пор в сердце стало пусто. Юрий был душой компании, весёлым рассказчиком, который умел оживлять любые истории, как настоящий актёр. Он учился в театральном институте, был третьего курса. С ним было невозможно заскучать. Каждый день к нему приходила мать, угощала вкусными булками, фруктами, сладостями, которыми Юрий щедро делился со мной. После его отъезда в палате исчезла домашняя теплая атмосфера, и я почувствовал себя одиноким и ненужным.
Моё уныние прервала вошедшая медсестра. Я вздохнул глубже, когда увидел, что уколы ставит не симпатичная молодая Дарья, а вечно хмурая, будто всё её бесит, Людмила Аркадьевна. За два месяца в этой больнице я ни разу не видел, чтобы она улыбнулась. Её голос был резок и груб, как стёкла в зимней стужи.
Ну что, Костя? На кровать! крикнула Людмила, держась за шприц, наполненный лекарством.
Я с тяжёлым вздохом развернул кресло и прокатился к кровати. Медсестра ловко помогла мне лечь, потом перевернула меня животом вниз.
Штаны снимай, отрекомендовала она, и я послушно подчинился, но ничего не ощутил. Укол она делала мастерски, за что я мысленно благодарил её.
«Сколько ей лет?», пробормотал я, наблюдая, как она ищет вену на моей худой руке. «Наверное, уже пенсионерка. Маленькая пенсия, поэтому и злая».
Людмила ввела тонкую иглу в почти незаметную венику, заставив меня лишь слегка поморщиться.
Всё, закончили. Доктор сегодня был? спросила она, собираясь уходить.
Пока нет, отряхнул я голову, может, зайдёт позже
Жди, а у окна не сиди продует, как вобла, добавила она и вышла.
Хотя я хотел бы возразить, в её резких словах я услышал странную заботу. Я, как и многие, не знал другого пути.
Я сирота. Родители погибли, когда мне было четыре года, в страшном пожаре в нашем деревенском доме. Мать спасла меня, бросив из разбитого окна в сугроб за минуту до обрушения крыши, поглотившей семью. Я попал в детский дом, а родственники, хоть и были, не желали меня приютить.
От матери я унаследовал мягкий характер, мечтательность и яркозеленые глаза; от отца высокий рост, уверенную походку и математический талант. Воспоминания о детстве всплывали, как кадры старого фильма: яркие праздники, флажки, теплый летний ветер на плечах отца, рыжий кот Барсик. Всё, что осталось, эти обрывки, ведь семейный альбом сгорел в пожаре.
Когда мне исполнилось восемнадцать, государство выделило мне светлую комнату в общежитии на четвёртом этаже. Жить одному нравилось, но иногда охватывала тоска, от которой хотелось плакать. Я привык к одиночеству и даже нашёл в нём плюсы, но воспоминания о детдомовском детстве иногда всплывали, когда я видел семьи в парках, магазинах и на улицах Москвы, вызывая горькие мысли.
После школы я хотел поступить в университет, но не набрал нужных баллов, поэтому пошёл в техникум. Специальность понравилась, но с одногруппниками я не нашёл общего языка: я был тихим, замкнутым, предпочитал книги и научные журналы шумным студенческим развлечениям и видеоиграм. Общение с девушками тоже сводилось к учёбе, ведь моя скромность и замкнутость не производили на них впечатления. В восемнадцать с половиной лет выглядел я как шестнадцатилетний подросток, став «белой вороной» в группе, но меня это не смущало.
Два месяца назад, спеша на занятия по обледенелому тротуару, я поскользнулся в подземном переходе и сломал обе ноги. Переломы заживали медленно и больно, но в последние недели стало лучше. Я надеялся на выписку, но тревожил вопрос: в доме, где я жил, нет лифта, а в инвалидном кресле мне предстоит ещё долго.
После обеда к нам пришёл травматолог Иван Петрович. Осмотрев мои ноги и рентген, он сказал:
Константин, ваши переломы наконец срастаются. Через пару недель можно будет встать на костыли, а дальше амбулаторное лечение. Через час вам принесут выписку, будьте свободны. Ктото встретит?
Я кивнул молча.
Отлично. Позову Людмилу, она поможет собрать вещи. Будьте здоровы и постарайтесь к нам не возвращаться, сказал он, улыбнувшись.
Я начал обдумывать, что дальше, когда вошла Людмила Аркадьевна.
Чего сидишь, Костя? Выписывают же, подала она рюкзак, лежавший под кроватью, собирайся, Петровна скоро придёт менять постель.
Я набил в рюкзак скудные пожитки и заметил её пристальный взгляд.
Ты зачем врачу соврал? спросила она, слегка наклонив голову.
О чём речь? удивился я.
Не будь глупцом, Костя. Знаю, за тобой никто не придёт. Как ты будешь добираться?
Доберусь какнибудь, пробуркнул я.
Тебе ещё полмесяца ногами не будет. Как жить будешь?
Разберусь, я не ребёнок, ответил я.
Людмила села рядом, посмотрела в лицо и сказала:
Костя, это, конечно, не моё дело, но с такими травмами тебе нужна помощь. Сам не справишься. Я не первый год в медицине, не спорь со мной.
Справлюсь, упрямо сказал я.
Не справишься, настойчиво отвечала она. Я живу за городом, но дом небольшой, две ступеньки к крыльцу, комната свободна. Как встанешь, так сразу сможешь вернуться. Муж умер давно, детей нет
Я замер, обдумывая, как может быть жить у чужой женщины. Я давно перестал надеяться на когото, кроме себя.
Что молчишь? спросила она, нахмурившись.
Это неудобно пробормотал я.
Хватит выпендриваться, Костя. На инвалидной коляске в доме без лифта и пандусов живётся тяжко, резко ответила она. Поедешь ко мне?
Я колебался. С одной стороны, жить у незнакомки казалось странным, с другой Людмила уже проявляла заботу. Я вспомнил, как она постоянно говорила: «Каверин, успей поесть творог, в нём кальций», «Закрой окно, пока температура не поднялась». На этом этапе я начал осознавать её искреннюю тревогу.
Я согласен, сказал я, только денег нет, стипендия ещё не пришла.
Ты в своём уме? Думаешь, я за деньги тебя принимаю? Жалко тебя, вот и всё, отозвалась она, обиженно.
Я просто хотел я сказать, но замолчал, не желая обидеть её.
Я не обидчивая. Садись в сестринскую, пока смена не закончится, приказала она, тогда поедем.
Людмила жила в небольшом уютном домике с резными наличниками. Внутри было две небольшие комнаты, и я занял одну из них. Поначалу я почти не выходил из неё, боясь тревожить хозяйку. Она сразу сказала:
Не стесняйся, проси, чай у меня всегда есть.
Мне понравилось здесь: за окнами снежные сугробы, в печи трещали дрова, аромат домашней еды напоминал мне родной дом и счастливое детство.
Прошли дни, инвалидная коляска сменилась на костыли. Пришло время возвращаться в Москву. Мы шли в поликлинику, я слегка прихрамывал, а Людмила делилась планами:
Надо сдавать экзамены, зачёты. Столько времени потерял, просто кошмар. Учёбу не бросай
Возьми, убеждала она, техникум не исчезнет. Врач сказал снизить нагрузку, а ты сейчас бегать не можешь.
За недели мы стали близки. Я всё чаще ловил себя на мысли, что не хочу покидать её дом и эту добрую женщину, ставшую для меня второй матерью. Мне не хватало смелости признаться в этом даже себе.
На следующий день я собирал вещи. Ищу зарядку, а на пороге стоит Людмила, со слезами на глазах. Я, как будто под воздействием невидимой силы, подошёл и крепко обнял её.
Останешься, Костенька? прошептала она, без тебя как жить
И я остался. Через несколько лет Людмила заняла почётное место мамы невестки на моей свадьбе. Год спустя в роддоме она приняла на руки новорожденную внучку, названную в её честь Людмила.
