Бабуля Агафья собралась умирать. Был пятничный полдень, она доела тарелку гречневой каши, запила парным молоком, вытерла рот передником и, глядя в кухонное окошко куда-то вдаль, равнодушно сказала:
Нюрочка! Послезавтра помирать стану, в воскресенье, перед самой обедней.
Дочь её Анна, переставляя кастрюли на плите, на миг замерла, затем резко повернулась и опустилась на табурет, сжимая в руках тряпку:
Ты чего это вздумала?
Да срок подошёл, пожила, хватит. Помоги мне помыться, достань чистую одежду из сундука. Потом обсудим, кто хоронить будет, кто могилу копать время ещё есть.
Надо всех предупредить, чтобы успели попрощаться?
Точно, обязательно скажи, сама говорить буду.
Хочешь всё рассказать напоследок? Чтобы знали.
Старушка кивнула и, опираясь на дочь, засеменила к постели.
Маленькая, сухонькая, с морщинистым лицом, как печёное яблочко, с живыми блестящими глазками. Седые редкие волосы гладко зачёсаны под белый платочек. Хоть по хозяйству давно не хлопотала, но передник носила по привычке, складывала на него натруженные руки с короткими, широкими пальцами. Шёл ей девяностый год. И вот собралась умирать.
Мам! Я на почту схожу, телеграммы отправлю, ты как?
Ничего, ничего, иди с Богом.
Оставшись одна, бабуля Агафья задумалась. Мысли унесли её в молодость. Вот она с Николаем сидит у реки, травинку жуёт, а он так нежно улыбается. Свадьбу вспомнила маленькая, ладная, в крепдешиновом платьице, вышла в круг и давай плясать под гармонь. Свекровь, увидев её, буркнула:
Что с такой в хозяйстве толку? Худая да маленькая, родит ли?
Не угадала. Агафья оказалась работящей. В поле, в огороде за ней не угнаться, трудодни считала, ударницей была. Дом ставили первая помощница мужу. Жили душа в душу. Через год, уже в новой избе, родила дочку Нюрку. Девочке четыре исполнилось, думали о втором ребёнке, как война началась. Николая в первые же дни забрали.
Вспомнив проводы, бабуля Агафья судорожно вздохнула, утёрла глаза передником:
Соколик ты мой, сколько по тебе слёз пролила! Царствие небесное… Скоро увидимся, погоди малость.
Мысли прервала дочь. Вернулась не одна с фельдшером, который всё село лечил.
Как самочувствие, бабуля Агафья?
Да ничего, не жалуюсь.
Он послушал её, давление померил, температуру всё в норме. Перед уходом отвел Анну в сторону, понизив голос:
Видно, жизненный ресурс иссяк. Наука такого не подтверждает, но старики чувствуют, когда уходить пора. Крепись, готовься потихоньку. Возраст, что поделаешь.
В субботу Анна вымыла мать в бане, одела в чистое, и та улеглась на свежезастланную кровать, уставившись в потолок будто примерялась к тому, что скоро случится.
После обеда стали съезжаться дети.
Иван, грузный, лысоватый, громко вошёл в дом, принёс гостинцы. Близнецы Василий да Пётр, смуглые, черноволосые, с горбатыми носами, приехали на машине из города, тревожно глядя на сестру: как мать?
Таня, дородная, с добродушным лицом, добралась на автобусе из соседнего района, где жила с семьёй.
Последней, уже к вечеру, на такси от станции приехала Катя стройная, рыжая, директор школы из областного центра.
С тревогой на лицах, утирая слёзы, они подходили к матери, целовали её, держали за руку, заглядывая в глаза:
Мам, ну куда ты? Ещё поживёшь, ты у нас крепкая.
Была крепкая, да выдохлась, отвечала бабуля Агафья и вздыхала. Отдыхайте пока, завтра поговорим. До обедни не помру.
Дети, сомневаясь, отходили, обсуждая дела. Они сами уже немолоды, часто болели, но радовались, что с матерью живёт Анна за неё спокойно.
По привычке взялись за хозяйство. Всё здесь было родное, их детство. Близнецы дрова кололи, Иван воду носил, Таня скотину кормила, а Анна с Катей ужин готовили.
Потом, собравшись за столом, говорили вполголоса, а бабуля Агафья, уставившись в потолок, будто на экране видела свою жизнь.
Тяжело было в войну. Холодно, голодно. Весной на поле выкапывала промёрзлую картошку, тёрла, жарила оладьи. Повезло в бане нашла бутыль с льняным маслом. Той картошки, что в погребе хранилась, не трогала берегла. Когда потеплело, сажала глазками, будто знала: война затянется. Черемшу, щавель, крапиву всё в пищу шло. Детям перешивала из своих вещей, а когда через год пришла похоронка на Николая и из его тоже.
Да и что тут поделаешь, такая жизнь! вздохнула бабуля Агафья, прервав воспоминания.
К осени подкапывала картошку, варила, накладывала в горшки, укутывала платками, брала солёные огурцы, зелёный лук и шла за пять вёрст на станцию менять на другие продукты. Соскучившиеся по домашнему солдаты охотно менялись.
Как-то под конец войны решила козу купить. Достала из сундука неприкосновенное новый костюм мужа, своё крепдешиновое платье, серебряные серёжки, картину с лебедями и отдала за строптивую козочку. Теперь у детей было молоко сразу повеселели, щёки порозовели.
Намучилась одна. То в школе проблемы, то болезни. Ваня ветрянкой переболел всех заразил. Смех да грех: дом, как лягушатник, все в зелёнке. То ногу кто сломает, то в драке голову разобьёт за всех душа болела.
Помнила, как война кончилась, а её мальчишки матом ругаться начали, курить за сараями. Пришлось проучить. Заманила в баню, будто помочь надо, заперла и накормила самосадом. Орали, плевались, но больше не курили.
А как подросли только держись. Бессонные
