«Бабушка, мама говорит, тебя нужно отправить в дом престарелых». Я случайно услышала разговор взрослых — ребёнок не станет врать.
Татьяна Сергеевна шла по улочкам провинциального городка близ Твери, направляясь за внучкой из школы. Лицо её светилось, а каблуки отбивали дробь по асфальту, словно в пору её юности, когда жизнь казалась бесконечным вальсом. Сегодняшний день был особенным — она наконец стала владелицей собственной квартиры. Светлая однушка в новостройке, о которой мечтала годами. Два года жёсткой экономии: каждая копейка — в кубышку. Продажа родовой избы в селе дала лишь половину суммы, остальное добавила дочь Ольга, но Татьяна Сергеевна поклялась вернуть каждый рубль. Семидесятилетней вдове хватало и части пенсии, а молодёжи — зятю и дочери — деньги нужнее, у них вся дорога впереди.
В школьном фойе её ждала внучка Варя, второклассница с бантами. Девочка кинулась к бабушке, и они зашагали домой, перебивая друг друга смешными историями. Восьмилетняя Варюша была смыслом жизни Татьяны Сергеевны, её главной радостью. Ольга родила её поздно, в сорок с лишним, и сразу попросила помощи. Пожилая женщина не хотела покидать родную избу, где каждая щель дышала памятью, но ради семьи переступила через себя. Переехала в город, взяла на себя Варю — встречала из школы, сидела до прихода родителей, потом возвращалась в свою скромную квартирку. Жильё оформили на дочь — для надёжности, стариков ведь легко обмануть. Татьяна Сергеевна не спорила: считала это пустой формальностью.
— Бабуль, — вдруг произнесла Варя, широко раскрыв глаза, — мама сказала, тебя надо определить в дом престарелых.
Татьяна Сергеевна застыла, будто окатили ледяной водой.
— Куда, родная? — переспросила она, чувствуя, как мороз ползёт по спине.
— Туда, где старики живут. Мама папе говорила, что тебе там лучше будет, — девочка шептала, но каждое слово впивалось как заноза.
— Да ни за что! Лучше на курорт съезжу, — голос её дрогнул, а в висках застучало. Отказывалась верить, что слышит это от ребёнка.
— Только не говори маме, что я проболталась, — прижалась к бабушке Варя. — Я ночью подслушала. Мама уже договорилась с тёткой, но заберут тебя, когда я подрасту.
— Молчок, зайка, — прошептала Татьяна Сергеевна, открывая дверь. Ноги подкашивались, в горле стоял ком. — Голова разболелась… Прилягу, а ты уроки делай, ладно?
Она рухнула на диван, чувствуя, как сердце колотится, а комната плывёт перед глазами. Детские слова разбили её мир на осколки. Это была правда — жестокая, неоспоримая, которую ребёнок не выдумает. Через три месяца Татьяна Сергеевна собрала чемодан и уехала обратно в село. Теперь снимает угол у соседки, копит на крохотный домик. Помогают подруги да дальние родственники, но внутри — пустота и обида.
Кое-кто ворчит: «Сама виновата, надо было с Ольгой поговорить». Но старуха непреклонна.
— Дитя не соврёт, — твёрдо говорит она, глядя в окно на заснеженные поля. — Поступки дочери красноречивее слов. Даже не спросила, куда я пропала.
Видно, Ольга всё поняла. Но молчит. А Татьяна Сергеевна ждёт. Ждёт звонка, объяснений, хоть полслова — сама не наберёт: гордость с обидой сплелись в тугой узел. Вины за собой не чувствует, но сердце ноет от этой тишины. Каждый день спрашивает себя: неужели её жертвы и любовь стоили этого? Неужели старость обернулась холодным одиночеством?
