Бабушка испытывает наши нервы на придел: притворство или мольба о помощи?
Меня зовут Татьяна. Мне 38 лет, я замужем, есть мать — ей 57, и бабушка Надежда, которой стукнуло 86. Живём мы в тихом городке под Воронежем, где зимы лютые, а дороги между домами тянутся, словно бесконечные ниши, особенно когда мчишься по ним в вечерней тьме, пробираясь сквозь снежную круговерть.
Бабушка Надя, несмотря на годы, упрямо живёт одна в старом срубе на отшибе. Она наотрез отказывается перебираться к маме, хотя та не раз звала её под свой кров, суля тепло и покой. Бабка твердит: её дом — её твердыня, и никто не сдвинет её с насиженного места. Но в последнее время её одиночество, кажется, стало невыносимым, и она изобрела способ держать нас в вечном напряжении.
Теперь бабушка звонит нам с матерью чуть ли не ежедневно, жалуясь сквозь слёзы, что ей “совету плохо”. Голос в трубке прерывистый, она кряхтит, шепчет, будто “сердце рвётся” или “ноги подкошились”. Мы с мамой, бросая всё, несёмся к ней, сжимая кулаки от ужаса. Но, примчавшись, видим одно и то же: бабуля, будто по щучьему велену, оживает. Уже суетится по избе, суёт нам чай с мёдом да прибаутки швыряет. А мы стоим, потрёпанные, с сердцем, выскакивающим из груди, не зная, смеяться или реветь.
Мы с матерью измотаны этой игрой. Каждый звонок — будто током бьёт, но не приехать — не можем. А вдруг в этот раз всё всерьзмез? А вдруг проигнорируем — и случится беда? Эта мысль грызёт нас, как голодная крыса. Страшно подумать: пропустим её зов — и потом всю жизнь будем казнить себя. Мысли эти — хуки цепкие.
Началось всё год назад. Помню, как мы с мамой примчались к бабке затемно, в пургу, едва успев натянуть что попало. Я — в растянутой костюшке, мать — в рване пальто поверх ночной рубахи. Думали, застанем бабку на последнем издыхе, а она встретила нас улыбкой и бодро заявила, что у неё “просто давление шалит”. Через полчаса уже доставала из чулана свою легендарную облепиху с сахаром и тащила нас за стол. Мы остолбенели, но тогда списали всё на случай.
Пробовали разобраться. Уговаривали бабулю сходить в поликлинику, но она отмахивалась, бурча: “Эти лекари только рубли выманивают”. Тогда притащили к ней доктора на дом. Он осмотрел её, померил давление, послушал сердце и вынес приговор: для её лет — здоровье хоть в космос запускай! “Ей не хватает болтовни, — добавил врач, глядя на нас с матерью. — Навещайте чаще — и звонки утихнут.” Как же он заблуждался!
Мы и так стараемся. Живу я в двух часах от неё, мать — чуть ближе, но после работы, в пробках да усталости, каждый день приезжать — невыносимо. По выходным меняемся: то я тащу ей провиант и сижу за разговорами, то мать приезжает убираться. В праздники всегда вместе, с гостинцами да цветами. Но, видно, ей этого мало. Хочется ей большего — нашего внимания, наших нервов, нашего времени.
Мать не раз предлагала бабуле переехать. Готова отдать ей лучшую горницу, окружить заботой, но бабка непреклонна. “Не хочу вам путы на ноги весить, — говорит, а потом снова звонит в полночь, стеная. — Лучше сдохну в своих стенах.” Эти слова режут, как тупой нож, но что поделаешь?
Сотню раз просили бабулю не звонить по пустякам. Объясняли, что каждый звонок — это стресс, это кошмар, это украденный сон. Но она будто не слышит. Или не хочет. Звонки продолжаются, и каждый раз мы с матерью в ловушке: ехать или нет? Поверить или проигнорировать? Боимся ошибиться, пропустить миг, когда помощь действительно понадобится.
Порой кажется, бабке просто тоскливо. Не хватает тепла, баек, смеха. Может, эти звонки — её отчаянная попытка приковать нас к себе? Но зачем так жестоко? Зачем заставлять нас жить в вечном страхе? Не знаю, как быть. Любим мы её, но эта игра с нервами выматывает донельзя. И всё же, пока звонит — будем ехать. Потому что если не приедем, а с ней что случится — этот груз раздавит нас навеки.