«БЕЗДОМНАЯ И ГОЛОДНАЯ»: Надпись на табличке женщины, которую я впустила в дом, и в тот же день сама оказалась на улице
Я была на девятом месяце беременности и едва держалась. Каждый шаг давался с трудом — не только из-за живота, но и из-за груза жизни, которую я тащила за собой. Годы назад я думала, что вышла замуж за любовь всей жизни. Тогда Артём был обаятельным — мягким, заботливым, обещал, что возьмёт всё на себя, чтобы я могла писать книги и растить детей.
Но Артём исчез вскоре после свадьбы.
Тот, с кем я жила теперь, был холодным, язвительным и властным. Дом формально был нашим, но он не забывал напомнить, что ипотека оформлена на него. Он сказал, что возьмёт финансы под контроль — тогда я ещё верила в «партнёрство». Но контроль быстро превратился в собственность. Над всем. Над моими решениями, голосом, даже временем.
«Ты ничего не вносишь, — часто бросал он. — Так хоть поддерживай чистоту. Хоть что-то можешь сделать».
Я больше не спорила. Не было сил. Малышка толкалась в животе, напоминая, что теперь я борюсь не только за себя. Мне просто хотелось покоя.
В тот день я шла домой из магазина, руки ныли от тяжести пакетов с продуктами, которые Артём требовал купить, но нести отказался. На светофоре я остановилась и увидела её.
Она стояла у автобусной остановки, кутаясь в потрёпанное пальто, с картонной табличкой в руках: «БЕЗДОМНАЯ И ГОЛОДНАЯ».
Лет шестидесяти, седые волосы дрожащими руками собраны в хвост, а глаза — усталые, но с тихим внутренним огнём — встретились с моими. Люди проходили мимо, не глядя, но я не смогла. В этот раз — не смогла.
Я смущённо улыбнулась: «Хотите поесть?»
Она моргнула, будто удивлённая, что с ней заговорили: «Только если не помешаю… Не хочу обременять».
«Меня зовут Лидия, — сказала я. — А доброта никогда не бывает обузой».
Мы пошли в кафе за углом, я заказала нам суп и бутерброды. За едой она рассказала, что её зовут Маргарита Павловна. Всю жизнь работала швеёй, была дочь, с которой давно потеряла связь, а потом… Жизнь просто пошла под откос. Аренда выросла, заказы иссякли, одно за другим.
«Не стыдно упасть, — тихо сказала она. — Стыдно не подать руку тому, кто рядом, когда у тебя есть силы».
Эти слова прожгли мне сердце. Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг предложила: «Пойдёмте со мной. Можете принять душ, надеть чистое, отдохнуть. Честно, это не проблема».
Она посмотрела на меня, будто я предложила ей целое солнце.
Я знала, Артём взбесится. Но мне было всё равно. Впервые за долгое время я решила слушать сердце.
Дома я дала Маргарите Павловне полотенце, свои вещи для беременных — свободные, ей подошли — и разогрела ужин. Я не улыбалась так уже месяцы. Когда она сидела за столом, с мокрыми после душа волосами и новым блеском в глазах, я поняла, как мне не хватало простой человеческой теплоты.
Но этот покой разлетелся в секунду, когда хлопнула входная дверь.
Артём ворвался в дом, швырнул ключи на стол и застыл, увидев Маргариту Павловну.
Его лицо побагровело. «Что ОНА здесь делает?!» — проревел он.
Я встала, включаясь в режим защиты: «Она моя гостья. Ей нужна помощь».
«МНЕ НАПЛЕВАТЬ! Ты что, вообще рехнулась, пуская в МОЙ дом каких-то бродяг?!»
Маргарита Павловна повернулась к нему — и тут случилось нечто странное.
Артём окаменел.
Рот открылся, но звука не последовало. Руки задрожали.
«Ты?!» — наконец выдохнул он. «После стольких лет?!»
Взгляд Маргариты Павловны не дрогнул: «Здравствуй, Артём».
«Как… как ты здесь оказалась?!» — голос его дал трещину.
«Спроси у себя, — тихо ответила она. — Это ты нас бросил».
Я растерянно смотрела то на него, то на неё: «Что происходит?»
Артём побелел: «Эта… эта женщина… моя мать».
Последовала тишина, которой можно было разбить стекло.
«Твоя мать? — прошептала я. — Ты говорил, она умерла, когда ты был подростком».
«Так и было! — выкрикнул он. — Она сбежала! Бросила всё!»
Маргарита Павловна сжалась: «Неправда. Ты знаешь, каким был твой отец. Я пыталась забрать тебя с собой, но суд мне не поверил. Он всё подстроил. Я писала письма, присылала подарки, звонила годами. Ты не отвечал».
Слёзы блеснули в её глазах: «Я не бросала тебя, Артём. Я никогда не переставала пытаться».
Он отвернулся, тряся головой, тяжело дыша.
«Мне всё равно, — пробормотал он наконец. — Ты здесь не останешься. ВЫ ВООБЩЕ… Вон. Четверть часа. Забирайте свой хлам и исчезайте».
Я стояла, оглушённая: «Ты выгоняешь беременную жену? И собственную мать?»
«Она мне не мать, — прошипел он. — А ты… похоже, не понимаешь, что такое верность».
Маргарита Павловна медленно поднялась, положив мне на плечо тёплую ладонь: «Всё в порядке, — прошептала она. — Нам незачем оставаться там, где нас не ждут».
Я собрала за десять минут самое важное — документы, одежду, детские вещи — и вышла с Маргаритой Павловной на улицу. Сердце бешено колотилось, страх сжимал горло.
Мы сидели на крыльце, солнце клонилось к закату. Я не знала, куда идти.
Тогда Маргарита Павловна достала из пальто потрёпанный кожаный кошелёк: «Не думала, что увижу его снова, — сказала она. — Но на всякий случай… Я вернулась в город неделю назад. Жила в приюте. Там помогли вернуть наследство от тёти — скопленные рубСпустя годы, глядя, как наша Надежда смеётся в саду, который мы с Маргаритой Павловной вырастили вместе, я поняла, что настоящее счастье всегда приходит через доброту — просто иногда для этого нужно сначала оказаться на обочине.