**Дневник.**
Солнце, словно раскаленный блин, медленно тонуло за крышами многоэтажек, окрашивая небо в багровые, золотые и медовые оттенки. Воздух был пропитан запахом осени — смесью влажной листвы, дыма из редких труб и далеким ароматом кофе из уличных ларьков. Люди спешили домой, смеялись, обнимались, жили. А Дмитрий стоял, одинокий, как памятник забытым временам, и смотрел на пустырь, будто на могилу своей молодости.
Его руки, засунутые в карманы дорогого пальто, были ледяными, несмотря на толстые перчатки. Он не чувствовал тепла, не чувствовал времени, не чувствовал города вокруг. Осталось только ноющее горе в груди и вспышки прошлого, словно кадры старой кинопленки.
Перед ним, за ржавой сеткой рабицей, лежало место, где когда-то гремела музыка, где кружились пары в такт битам, где рождались первые чувства, где он впервые поцеловал девушку под звездами. Танцплощадка. Его танцплощадка. Когда-то здесь пахло молодостью, свободой, надеждой. Теперь — лишь бурьян, ржавчина и тишина, разорванная редким шелестом ветра.
Это место было для него святыней и проклятием одновременно. Здесь он был счастлив. Здесь он мечтал. Здесь впервые поверил, что может все. А теперь, стоя у забора, он чувствовал, будто его душа тоже заросла — сорняками, разочарованием, одиночеством.
Мысли сами вернулись к тому, что случилось час назад. **Ангелина.** Его звезда. Его кошмар. Его ошибка.
Кабинет был оформлен в стиле лофт — кирпичные стены, мягкий свет, кожаный диван, бар с редким виски. Но атмосфера — ледяная. Ангелина стояла посреди комнаты, словно статуя из яда и мрамора. Ее тело — идеальное, выточенное годами тренировок, взгляд — холодный, как лезвие. Она смотрела на него так, будто он был пустым местом.
— Ты не смеешь так со мной разговаривать, — прошипела она, и голос ее резал, как нож. — Я — лицо твоего кафе. Без меня ты — никто.
Дмитрий стоял у окна, спиной к ней. Не оборачивался. Не хотел видеть эту маску надменности. Он знал правду: да, она танцевала прекрасно. Но талант без души — просто шоу. А она давно танцевала не для людей, а для себя. Для славы.
— Между нами ничего не было, Ангелина, — сказал он ровно, как гладь воды перед бурей. — И не будет. Я благодарен тебе. За годы, за посетителей, за то, что ты действительно была лучшей. Но ты перестала учиться. Ты начала требовать, а не предлагать. Это конец.
Он положил на стол конверт. Толстый. Тяжелый. В нем — сумма, равная годовому заработку. Это не была месть. Это был жест уважения к ее таланту. Но не к ее характеру.
Ангелина даже не взглянула на конверт.
— Забери свои слова, — прошипела она. — Я уйду. И твоя империя рухнет. Люди приходили ради меня. Через месяц ты будешь сидеть в пустом зале, как старый дурак, не понявший, кто сделал его успешным.
Дмитрий наконец обернулся. В его глазах не было ни злости, ни жалости. Только усталость.
— Ты уволена, — сказал он. — Две недели — по закону. Администратор рассчитает тебя. Удачи.
Он вышел, не оглядываясь. Машина ждала у подъезда. Он сел, включил музыку — тихую, классическую — и просто поехал. Без цели. Без плана. Только дорога.
Через час он оказался здесь. У этого забора. У своей юности. У своей боли.
Следующим утром голова гудела, будто внутри бушевал шторм. Дмитрий проснулся с чувством, что вчера потерял что-то важное. Но не работу. Не женщину. А самого себя. И вдруг осознал — должен вернуться туда. На тот пустырь. Где когда-то смеялся, танцевал, влюблялся.
В багажнике он нашел лом — ржавый, но крепкий. Приехал. Оттянул сетку, пролез внутрь — будто шагнул в прошлое.
Территория встретила его тишиной. Ветер шелестел сухими листьями, словно перелистывал страницы забытой книги. Старая эстрада накренилась, как старик, уставший от жизни. Двери заколочены, окна — черные провалы.
Он заглянул внутрь. Полумрак. Пыль. Паутина. Обломки стульев, ржавые гвозди, обрывки афиш.
И все же он полез. Не потому что хотел. А потому что чувствовал — там что-то ждет. Может, ответ. Может, прощение.
Он сделал три шага. Гнилой пол треснул — и провалился.
Падение длилось секунду. Но за эту секунду он успел подумать: «Вот и все. Конец. За что? За гордыню? За одиночество?»
Он приземлился на кучу щебня. Боль пронзила бок, руки в ссадинах, но он был жив. Жив. И это уже чудо.
Он оказался в подвале. Глубиной три метра. Бетонные стены — гладкие, как стекло. Ни выступов. Ни лестниц.
Телефон — в машине. Он в ловушке.
— Эй! — крикнул он. — Есть кто?!
Голос отразился от стен, как эхо из пустоты. Никто не ответил.
Он пытался карабкаться. Срывался. Кровь текла по пальцам. Отчаяние сжимало сердце.
Через час он сел на кирпич. Закрыл глаза. Думал о том, как нелепо все заканчивается. Владелец сети кафе, человек, построивший империю с нуля, умирает в яме на заброшенной танцплощадке.
И вдруг — голос.
— Мам, смотри! Дядя в яме!
Дмитрий поднял голову. Сверху, в прямоугольнике света, стояли двое. Женщина. Мальчик. Худощавая, бледная, но в ее взгляде — доброта.
— Вы в порядке? — спросила она.
— Просто решил отдохнуть, — усмехнулся он, скрывая боль. — Но если можно — помогите выбраться.
Они исчезли. На миг надежда умерла. Но через десять минут вернулись. Тащили старую пожарную лестницу. С трудом протиснули ее в пролом.
Он выбрался. Грязный, в крови, но живой.
— Спасибо, — сказал он, и в этом слове была вся благодарность.
Женщину звали **Татьяна**. Мальчика — **Максим**. Они жили здесь, в разрушенной сторожке. Бездомные.
Дмитрий замер. В голове вспыхнуло: «У меня нет уборщицы. Нет ночного сторожа.
