Деда, ек! отчаянно тянул за руку сутулого, в огромном пальто мальчишка Сава, скрещивая ноги, пальцами подругому щупал губы.
Иван Трофимович бросил косой взгляд на внука, потянул на шею красночерный клетчатый шарф, длинный, шерстяной, с бахромой, которая постоянно втискивалась в лицо Саве, когда дед склонялся.
В этот момент холодные ниточки шерсти ударили красное от мороза щёчку Савы. Мальчик поморщился, тер пятки пальцами и вновь бросил жалостный взгляд в глаза Ивана Трофимовича.
Ну! рычал старик. Чегото ты ек говоришь? Скажи «есть», понял? пробормотал он, указывая глазами, будто бы рисуя красные линии по их лицам.
Глазами они выглядели как две копии: одно уменьшенное отражение другого. У Ивана Трофимовича глаза видели многое, но не желали слёз, горя лишь строгой независимостью; у Савы же лишь дом и детсад, иногда дед водил его в «пивную», к «товарищам», как он называл друзей. Глаза мальчишки часто плакали тихо, чтобы не вызывать криков.
Ек шепнул он.
Есть! ответил дед, голосом, будто раскатывал гром.
Ек, ек
Снег шёл всё дальше, покрывая их белой простынёй, если бы не вмешалась женщина Алёна Николаевна, повар столовой «Всем по щам», освещённая гирляндой, сверкающей рядом с озабоченными собеседниками.
Ваня, ты же? крикнула Алёна, откашлявшись. А я вижу, какой у тебя шарф, батюшка! Красный, прям как у Деда Мороза!
Да, и он давно у меня, зачем ты возмущаться? буркнул Иван, упёршись носом в женскую грудь.
Ой, не стой так, ворчливый! Ты опять к мальчонке подскочил? Людка ведь не ходит за сыном? кивнула Алёна на Саву.
Людка уехала в командировку, бросил Иван, сухо.
Какая именно? Ох, Ваня, она тебя совсем заперла! А папа что, не пришёл? Алёна отряхнула снег с шапки Савы, прижав его к рукавице.
Вспомнил бабка первую ночь, раздражённо сказал Иван. Давно её не видал. Ему с инвалидом тяжко, а он родил другого, нормального. Понял, Сава? подмигнул дед, а Сава пожал плечами.
Не понял. Может, и не надо пробормотал мальчишка.
Не нам судить, а вам жить. Что тут спорили? прошептала Алёна, обдавая лицо Савы ароматом супа, котлет и сладкой ваты. Сава почувствовал лёгкое урчание в животе.
Вот, в саду не ест, а Галка, молодая, отказывается, всё так А он ноет ек, ек. Пусть научится говорить есть, тогда куплю булку. Моё последнее слово! сжал Иван брови.
Алёна задумалась, потом резко хлопнула Савой по спине, и тот почти упал.
А вот моё последнее слово: голодному ребёнку не оставлю. Он не инвалид, просто отстаёт. Догонит, Сава? кивнула она.
Савка лишь бросил глаза, чувствуя, как в животе сжимается непокой.
Пойдём со мной в столовую. Сегодня выходной, Юля за меня. Плюс места хватит всем у плиты! уверенно кивнула Алёна, размахивая рукой, словно командуя полк.
Нам не до этого, домой пора! отозвался Иван, отстраняясь.
Он не хотел бродить по чужим углам, а лучше добраться до восьмого этажа, подняться лифтом и, пока он нажимает кнопки, Сава будет пытаться схватить их рукой, а дед ругаться, что внук растёт неучом.
Савка замолкнет, потом снова пробормотит ек, безмолвный неуч
Так они ушли, а Алёна с грустью смотрела им вслед, желая заботиться: обогреть, накормить, приласкать. Не Ивана Трофимовича, конечно, он ей не по душе, а Сава, этот трусливый мальчишка
Зима тянулась бесконечно, Людмила постоянно меняла командировки, дед всё ещё возил Саву в сад, ворчал, подтягивал шапку, застёгивал пальто дрожащими руками. Они шли, сияя красным шарфом, как маяки в метели утомлённого города, а Алёна наблюдала их путь.
Однажды, в особенно тяжёлые времена, она не выдержала и затащила их в столовую.
Я говорю, не пойдём! Домой, Сава! рычал Иван, протягивая руку тёте.
Но он понимал, что они дошли до предела дальше лишь тьма и отчаяние. Сава иногда искал мать, нюхал её шубку у прихожей, а дед его пугал. Иногда Сава плакал во сне, тянулся к деду, тот подсовывал руку, но мальчишка отталкивал её.
Вот твоё глупое любовь! ворчал Иван. Маме ты не нужен! Она сейчас в ресторане, бокал в руке, а ты тут мямлишь
Взявшись за руки, Иван согласился зайти к Алёне на работу.
Всё правильно, Ваня! А у вас дома что? У меня шарлотка! Пойдём! возгласила она, выводя за собой мужчин, маленького и большого.
«Всем по щам» была переполнена, но еда была дешёвая и сытная: суп, жаркое, гречка «покупечески», салат, компот, иногда плов. Алёна готовила, как для семьи с пухлыми детками и трудолюбивым мужем, который пил рюмку, закусывая селедкой, обсуждал политику и пел песни. Она мечтала о троих детях, не важен пол, а лишь тёплый кокон, кормящийся молоком её груди.
Почему Алёна одна, она никому не рассказывала, живя в тени матушкиземли.
В зале, где шла трапеза, люди кивали и благодарили её за то, что не гонит их «барин» прочь.
Сава, иди сюда, голодный! открыла Даша дверь служебного помещения, где стояли столы, кровать и шкаф. Садись, вот стул, как для медвежонка. А я стою, как лошадь, показала кулак, исчезнув за дверью.
Иван нехотя снял пальто, дрожа от простуды, которую уже неделю мучала. Сава, тем временем, всё ещё шептал ек.
Уронили чтоли? спросил Иван, глядя на Людмилу. Не доглядела?
Нет, я не хотела вздохнула она, вспоминая, как после родов врач говорил, что всё будет хорошо, а потом исчез.
Полтора года они не разговаривали, ссорившись на дне рождения Людочки. Она выгнала отца с праздника, он уехал в квартиру, оставшуюся от родственников. Жена умерла давно, а сама Люда, в новой обуви на каблуке, упала.
В тот вечер собирались в театр на «Щелкунчика», но приехала скорая, и Людочка осталась дома, глядя, как уносят мать, а билеты пришлось выбросить. С тех пор Иван возненавидел «Щелкунчика», а Люда отца, который её не пустил в Кремлёвский дворец.
Люда! Не понимаешь? Мать умерла! прошептал отец.
Люда была холодна, как лёд, и требовала от Савы соответствовать стандартам, но мальчик не мог.
Иван Трофимович, в свои редкие свободные часы, водил Саву в сад, мыл, причесывал, жарил яичницу, а потом вместе смотрели «Юность», заставляя мальчика повторять за ним слова. Сава пытался, сначала копируя движения губ, потом выдыхая чтото похожее на слово, но путался, а Иван раздражался, журнал летел на стол, и Сава отправлялся спать.
Любил ли Иван мальчика? Он сам не знал. Любил, но не понимал, как помочь.
Сава, берись! ввалилась в комнату Алёна, ставя поднос с тарелками. Мальчишка отвернулся и заплакал.
В саду Галина Егоровна, сжав губы, пыталась заставить Саву съесть суп, но он крутился, а она ругалась. Алёна же пришла, поставила табуретку, и Иван, дрожа от холода в автобусном парке, встал за стол и, наконец, почувствовал тепло, аромат лавра и солёных огурцов.
Мы знакомы уже тридцать лет, верно? начала Алёна, глядя на Саву. Тебе уже тринадцать, а всё ещё ешь суп. Вкусно? вливала в рот мальчик ложку. Вкусно? Тогда ешь, а жизнь в радость.
Где радость, если один без мамы, а я не умею? возразил Сава. Может, таблетки нужны?
Радость везде, строго ответила Алёна. Нужно сжать зубы и жить.
Савка, как птенец, вытянул руку к ложке, погладил Алёну по плечу, и она вновь накрыла его супом. После супа шла котлета, пюре, где Алёна рисовала смешные рожицы, а потом снова разложила их по тарелкам. Чай с шарлоткой завершил трапезу, и Алёна, словно монолит добра, улыбалась.
Иван полюбил её пироги, а жена, хоть и не умела готовить, принимала их с благодарностью и не ревновала к подруге. Он любил слушать, как Алёна поёт, её низкий голос наполнял комнату, заставляя всех «мягчить» и подпевать.
В конце, сидя у тёти Даши, Иван резко встал, прогнав сон, и приказал Саве собраться домой. Алёна помогла одеть мальчика и, выпрямившись, сказала:
Ваня, звони, если чтонибудь понадобится. Я помогу.
Он кивнул.
Через пять дней Ивану стало плохо: подняться не мог, кашель скручивал, кома надвигалась. Сава сидел на краю дедовой кровати, натягивая колготки и кофточку.
Ну, ты, оделся, пробормотал Иван, улыбаясь. Сава, я тебя люблю, слышишь? Я тебя очень люблю!
Это было впервые, когда он произнёс эти слова вслух. Сава, обняв дедушку, прижался к его груди, поцеловал подбородок и крепко схватил за шею.
Иван стал для него всем: матерью, отцом, тем, кто всегда рядом. Сава понял, что в его жизни уже не нужны чужие ответы.
В этот момент Алёна вбежала, стучала в дверь, уговаривая Сава открыть. Дверь открылась, и в прихожей стоял Иван, серый, словно старый дуб.
Что здесь происходит? рычала Даша. Позвонить, рука отсохнет? Ну, молчи, ипохондрик! Смерти ждать? Людка тебя вырвет!
Алёна, делая укол Ивану, шептала: Не плачь, всё пройдёт. и ввела иглу.
Савка, глядя на дедову голову, гладил его волосы.
Не плачь, шепнула Алёна, всё пройдёт.
Иван, схватив внука, качнул его на себя, и, будто бы в последний раз, сказал:
Я тебя люблю, Сава. Понял?
Понял, ответил мальчишка, и слёзы текли по щекам дедушки.
Тогда Алёна улыбнулась и тихо прошептала: «Радость в простом благодарном сердце». Сава кивнул, чувствуя, как в груди разгорается свет.
И в тот вечер они все сидели в «Всем по щам», делясь последними крошками хлеба. Сава понял, что даже если мир кажется холодным и бесконечно снежным, любовь, забота и небольшие добрые дела могут согреть душу.
И ведь, как говорит народная мудрость: «Не томи, а делай добро и жизнь сама подарит тебе свет».
