Когда я впервые увидел его, он сидел у самой стены. Не лаял, не просился на руки, не подходил. Просто сидел, уткнув нос в угол. Остальные собаки прыгали, просовывали лапы сквозь прутья, кто-то скулил, кто-то бегал кругами. А он без единого звука.
Он у нас давно, сказал волонтёр. Восемь лет. Попал сюда щенком и так и остался. Дважды его забирали, но возвращали. Первый раз через день, второй через неделю. Не прижился. Молчаливый. Не играет. Не радуется.
Я стоял, сжимая кулаки в карманах, иначе бы дрожал.
Как его зовут?
Сначала был Бобик. Потом Тишка. Теперь зовём только по кличке в карточке Арчи. Хотя ему, думаю, всё равно. Только на шуршание пакета с кормом реагирует.
Я не знал, зачем пришёл. Просто в какой-то момент одиночество стало невыносимым. После смерти мамы квартира звенела пустотой. Ни звука, ни движения. Только чайник по утрам, только радио на кухне. И эта пустота.
Друзья советовали завести кого-нибудь. Хоть рыбок. Хоть попугая. А я пошёл в приют.
И увидел его.
Можно попробовать? неуверенно спросил я.
Волонтёр молча кивнул. Через десять минут мы уже стояли у выхода: он на поводке, я с бумагами в кармане. Никто не верил, что это надолго. Даже я.
Он не тянул поводок, не рвался вперёд. Просто шёл рядом, будто знал дорогу. На лестнице оступился, лапа соскользнула. Я сказал: «Осторожнее», но он не отреагировал ни взглядом, ни движением ушей. Только глубже вдохнул.
Дома я постелил старое одеяло у батареи. Вода, корм в миске. Он подошёл, понюхал, сел, посмотрел на меня, потом на дверь. Долго. Как будто проверял, закрыта ли она.
Ночью я проснулся от скрипа. Он лежал у двери, не спал. Голова на лапах, глаза открыты. Будто ждал, что его снова уведут.
Арчи ты дома. Всё в порядке, прошептал я.
Он даже не пошевелился.
Так прошли первые две недели. Он ел, гулял, но молчал. Ни звука. Всегда смотрел мне в глаза. Будто спрашивал: «Можно мне остаться надолго?»
Он никогда не забирался на диван. Даже если я манил, звал, хлопал по подушке. Просто стоял рядом. Потом возвращался к двери и спал там.
Новый пёс? спросила соседка Валентина Ивановна, когда увидела нас на улице. Красивый но какой-то чужой.
Я кивнул. Она была права он и правда выглядел так, будто не отсюда. Не здесь родился и не хотел оставаться.
С руки не брал еду. Лакомства не принимал. Только из миски, и только если никто не смотрел.
Я разговаривал с ним, как с человеком.
Мама мечтала о собаке. Но боялась привязываться. Говорила, не переживёт потери. А теперь вот ты. Думаю, ты бы ей понравился. Она умела лечить раненые души. Всю жизнь работала с такими в доме престарелых.
Он моргнул, будто понимал.
Если хочешь оставайся. Я уже никого не жду. И тебе не надо.
Каждое утро он провожал меня до двери. Садился рядом, пока я надевал ботинки. Не скулил, не вилял хвостом. Просто смотрел. И ждал.
Когда я возвращался, он лежал на пороге. Не ел, не пил, пока не убеждался, что я действительно дома.
Ты думаешь, я не вернусь? спрашивал я. Но я вернулся. Всегда буду возвращаться.
Он вздрагивал от громких звуков. Фейерверков, детских криков, рёва мотоциклов. Напрягался, дёргал поводок и отходил в сторону. Не убегал просто отстранялся.
Ничего, Арчи. Это просто звук. Просто звук.
Хвост поджал под живот, будто хотел исчезнуть.
На третьей неделе он впервые залаял. Хрипло, коротко. Я испугался. Он тоже уставился на меня, словно извиняясь. Потом снова тишина.
Ветеринар сказал: уши в порядке. Просто такой характер. Может, душевная травма.
Он настороже. Проверяет себя. Смотрит, когда ты от него откажешься.
Я молча кивнул. Я и сам это чувствовал.
Когда я задержива
