Еще год назад я бы лишь рассмеялась, если бы кто-то сказал, что оставлю Дмитрия. Мужа, с которым прожила двенадцать лет, которого боготворила. Человека, о котором все мои подруги вздыхали: «Тебе с ним как за каменной стеной». Он действительно был для меня всем. Надежный, добрый, заботливый отец. Мы жили как в доброй сказке. А теперь я живу с сестрой в Ленинградской области, с двумя детьми и мыслью, что иного выхода не было.
Когда мы поженились, все шло как у всех: начинали с малого, купили однушку, потом Дмитрий продал ту квартиру, и мы взяли ипотеку на просторную трешку. Сделали ремонт, обставили дом, зажили по-человечески. Два сына — девяти и четырех лет. Я работала в детской школе искусств, вела кружки — не ради денег, а по зову души. Дмитрий обеспечивал семью, был ее опорой. Мы путешествовали, устраивали детям праздники, жили счастливо.
Но все рухнуло в один миг.
Позвонили с его работы: Дмитрий упал в обморок прямо в кабинете. Скорая, больница, анализы… Диагноз — доброкачественная опухоль мозга. Запущенная, разросшаяся. Врачи не смогли провести щадящую операцию — пришлось делать сложнейшую, с риском для жизни.
Он выжил. Врачи говорили — повезло. Но моего Дмитрия больше не было. После операции он стал другим. Лицо перекошено, слух ухудшился. Но хуже всего была перемена в нем самом. Он вернулся домой, и начался кошмар.
Он уволился. Просто бросил:
— Я свое отработал. Теперь ты нас корми.
Я взяла вторую работу. Выбивалась из сил. А он… Он целыми днями валялся на диване, листал телефон, смотрел телевизор. Никакой помощи, ни единой попытки взять на себя хоть что-то. Только упреки. И крики. Бесконечные крики.
Он срывался на всех: на меня, на детей. Даже на младшего — четырехлетнего Ванюшку. Винил нас в своей болезни. Утверждал, что это мы его «доконали», что из-за нас он «сломался».
А потом пошли странности. Он часами смотрел передачи о конце света, готовился к «глобальным катаклизмам», скупал соль, спички и консервы. Отказывался от лекарств, не хотел идти к врачу. Я умоляла — он орал, что я пытаюсь «сдать его в дурдом», что у меня «ухажеры» и «весь Питер мне сочувствует».
Я жила как в кошмаре. Дом превратился в поле боя, дети боялись собственного отца. Я не могла оставить их в таком аду. И я ушла. Забрала сыновей и уехала к сестре.
Развод был неизбежен. Я больше не могла жить с этим человеком. Не потому что он болен — а потому что отказался лечиться, отказался бороться, перестал быть мужем, отцом, человеком.
Теперь родня Дмитрия твердит, что я эгоистка. Что бросила его, когда он стал «слабым». Что воспользовалась им, а когда стало тяжело — сбежала. Мне больно это слышать. Потому что никто не видел, как я ночами не спала от усталости. Никто не замечал, как дрожали мои руки, когда он кричал на детей. Никто не помогал, когда я едва держалась на ногах от двух работ.
Я не оставила бы его, если бы он пошел к врачу. Если бы принял помощь. Если бы остался собой. Но я не могла позволить детям жить в страхе, в этой отравленной атмосфере. Мой долг — защитить их.
Иногда я вспоминаю того Дмитрия — прежнего. Терпеливого, заботливого, с доброй улыбкой. И сердце сжимается. Но я смотрю на своих мальчиков и знаю: я сделала правильно. Спасла их. И себя. Пусть и ценой разрушенной семьи.
