«Бросила мне ребёнка и сбежала. Ах ты… Проспала, старая…» — Мария застонала, мота́я головой из стороны в сторону.
В старом разбитом автобусе, что ходил из райцентра в их деревню, стояла невыносимая духота́. Через открытые окна врывался воздух, раскалённый до тридцати градусов, но вместо прохлады он приносил лишь дорожную пыль. Пассажиры дремали, размякшие от жары.
Впереди мелькнули золотые купола церквушки, к которой жались покосившиеся деревянные дома. Дальше виднелись пятиэтажки, выстроенные ещё в советские времена. Люди зашевелились, засуетились. Самые проворные уже схватили свои сумки и рванули к выходу, чтобы поскорее выбраться на улицу.
Лишь одна женщина сидела неподвижно, уставившись в окно. Её руки с проступающими голубоватыми венами лежали на коленях. Волосы — осветлённые, с тёмными корнями — неровными прядями спадали на бледное лицо. Губы её были поджаты, а веки — изрезаны сеточкой морщин. Она выглядела так, будто жизнь давно уже выбила из неё все силы.
Автобус с хрипом дёрнулся и замер на площади перед церковью. Люди, толкаясь, высыпали наружу.
— Женщина, конечная! — крикнул лысеющий водитель, выглянув из кабины.
Она оглянулась. В салоне остались только они двое.
— Выходим! — повторил он.
Она подняла потрёпанную сумку, встала и медленно направилась к двери.
— До свидания, — бросила она, не оборачиваясь.
Дверь с лязгом захлопнулась. Женщина направилась к домам. Вдруг с колокольни ударил колокол, зазвучал перезвон. Она остановилась, замерла, подняла лицо к небу… Потом развернулась и пошла к церкви.
Дорога петляла меж цветников. Войдя внутрь, она ощутила прохладу и запах ладана. Луч закатного солнца пробивался сквозь пыль, ложась на старый деревянный пол.
Она ступила внутрь — стук каблуков нарушил тишину. Присела на скамью у входа.
— Вам плохо? Воды принести?
Перед ней возникла девушка в платке, несмотря на жару замотанном до подбородка. Глаза её смотрели с участием.
— Сейчас, — бросила та и скрылась, но вскоре вернулась с гранёным стаканом.
— Вот, пейте. Из нашего источника — всегда холодная.
Анастасия взяла стакан. Вода была ледяная, даже зубы свело.
— Если что нужно — я здесь, — девушка отошла к свечному ящику, за которым торговали иконками и крестиками.
Анастасия допила и подошла к ней, стараясь не стучать каблуками.
— Спасибо. Ты местная? Всех знаешь?
— Деревня маленькая. А вам кого искать?
— Марию… Белову знаешь?
Девушка замерла.
— Это моя бабушка. Только она умерла. А вы… кто ей? — Она вышла из-за прилавка.
— Вы ведь Анастасия? — тихо спросила она. — Я… Полина.
***
### Восемнадцать лет назад
Мария сидела на лавочке, щурясь от солнца.
— Мама…
Она обернулась, прикрыла ладонью глаза. Перед ней стояла Настя, пропавшая больше года назад. В одной руке — свёрток с ребёнком, в другой — потрёпанная сумка.
— Вернулась… Так и знала, что этим кончится. Надолго? — буркнула Мария.
Занавеска у соседей дёрнулась.
— Идём в дом. Нечего людям на нас глазеть.
Анастасия вошла следом. Быстро осмотрела избу, поставила сумку у двери, подошла к железной кровати и осторожно уложила малышку.
— Мальчик?
— Дочка. Полина.
— Так и знала, — фыркнула Мария. — Плохо тебе пришлось, раз к матери вернулась. А помнишь, как кричала, что ноги твоей тут больше не будет?
— Мам, давай не сейчас. Устала…
— Ладно. Молоко есть? — Мария глянула на впалую грудь дочери. — Где ж ему взяться… Пойду к Татьяне, у неё коза.
— Я смесь привезла…
— Химией ребёнка травить не стану.
Мария ушла, вернулась с банкой молока. Анастасия уже спала рядом с малышкой. Та кряхтела, пытаясь высвободиться из пелёнок.
Когда девочка расплакалась, Мария взяла её, пробормотав:
— Ну что ты? Мать-то твоя рядом… Даже не проснулась. Видно, с дороги…
Она перепеленала внучку, накормила тёплым молоком, укачала.
А ночью они с Настей ругались, шипели друг на друга. Та плакала, просила прощения, а Мария не могла унять обиды. Уснули под утро.
Поля разбудила её криком.
— Насть! Ребёнок плачет! Насть?!
Ответа не было.
— Господи… — Мария села на кровать, схватилась за грудь. — Сбежала… Сука, бросила ребёнка и сбежала! Ах ты… Проспала, старая…
Она застонала, качая головой.
— Криком делу не поможешь, — Мария встала, перепеленала, накормила внучку. — Нравится? Настоящее молоко, не твоя химия… И что мне с тобой делать?!
Анастасия больше не вернулась.
Поля росла у бабушки. Та держала её в строгости — кормила, обряжала, но ласки не давала. За малейшую провинность — подзатыльник или веником.
Когда девочка спрашивала про мать, Мария отрезала:
— Умерла. Нет у тебя ни отца, ни матери. Одна я у тебя. И скоро умру — останешься сиротой…
Поля плакала, обнимала её:
— Не умирай!
— Молись, чтобы пожила.
Однажды Мария поймала её за разглядыванием фотокарточки. Вырвала, швырнула в печь.
— Сирота ты!
Но одну Поля спрятала. Рассматривала тайком.
Окончила девятый класс.
— В училище иди. Мать твоя школу кончила — и что?
Но Поля пошла в десятый.
— На шее у меня до пенсии сидеть собралась? — ворчала Мария, но не запрещала.
А зимой слегла. Кашляла так, что мочилась под себя. Поля стирала, ночами грела молоко с мёдом. К весне бабка оклемалась.
Но осенью у неё отнялись ноги. В больницу не поехала — через месяц умерла.
Поля осталась одна. В подполе — картоПоля взяла мать за руку, крепко сжала её пальцы и поняла, что больше никогда не отпустит.