Николай сидел на заснеженной лавочке в сквере под Тверью, судорожно кутаясь в поношенную шинель. Ледяной ветер выл, словно разъярённый медведь, кружа в воздухе колючие снежные иглы. Тьма поглощала всё вокруг, будто чёрная прорубь, не оставляя надежды на рассвет. Он тупо смотрел перед собой, пытаясь осмыслить, как строитель собственного дома, вложивший в него душу, оказался выброшенным на улицу как старый половик.
Всего сутки назад он стоял в родных стенах, где каждый уголок помнил его шаги. Но сын, Дмитрий, смотрел на него пустым взглядом, будто перед ним был не отец, а назойливый попрошайка.
— Папа, нам со Светланой нужно пространство, — бросил он, избегая встретиться глазами. — Возраст уже не тот, тебе лучше в пансионате для пожилых. Пенсии хватит на комнатушку…
Невестка молча клевала головой, словно решала судьбу старого стула.
— Но это… моя крепость… — прохрипел Николай, сжимая кулаки, чтобы не выдать дрожи в голосе.
— Сам же всё переоформил на меня, — Дмитрий щёлкнул пальцами по папке с документами, отчего у старика похолодело в груди. — Подписи стоят, отец.
В тот миг Николай осознал — он стал пустым местом.
Не стал спорить. Гордыня или бессилие — что-то заставило его молча выйти за порог, оставив за спиной шестьдесят лет жизни.
Теперь он сидел, втягивая голову в плечи, и бесконечно прокручивал в памяти: как могло случиться, что сын, ради которого он пахал как вол, вытолкал его на мороз? Ледяные иглы впивались в кожу, но душевная боль жгла сильнее.
Внезапно что-то тёплое коснулось колена.
Мохнатая лапа осторожно легла на его закоченевшие пальцы.
Перед ним сидел пёс — крупный, с проседью на морде и умными глазами, будто видевшими всё на свете. Животное ткнулось влажным носом в ладонь, словно говоря: «Я с тобой».
— Откуда ты, богатырь? — хрипло рассмеялся старик, смахивая намерзающие слёзы.
Пёс махнул хвостом и аккуратно потянул зубами за полу шинели.
— Зовёшь куда? — Николай встал, подчиняясь неведомому импульсу.
Животное упрямо тащило его через сугробы, пока они не остановились у деревянного дома с резными ставнями. На крыльце маячила женщина в пуховом платке.
— Барбос! Опять бродяжничаешь? — начала она, но, разглядев посиневшего старика, ахнула. — Батюшки! Да вы же в ледяной корке!
Николай попытался отмахнуться, но ноги подкосились.
— Быстро в дом! — она схватила его под локоть, как ребёнка.
Очнулся он под шерстяным одеялом. В избе пахло топлёным молоком и свежими блинами. Тепло разливалось по телу, вытесняя ужас последних часов.
— Чай с малиной вас согреет, — раздался спокойный голос.
Женщина стояла на пороге с расписным подносом.
— Меня Татьяной звать, — кивнула она. — А вас?
— Николай…
— Видать, Барбос дух добрый в вас почуял, — улыбнулась хозяйка. — Он редко кого к порогу приводит.
Старик потрепал пса за ухом.
— Не знаю, как отблагодарить…
— Расскажите, как в такую пургу на улице оказались, — попросила Татьяна, наливая чай.
Слова полились сами — про предательство сына, про украденный дом, про ночь, когда мир рухнул.
Когда Николай замолчал, в избе повисло тягостное молчание.
— Останьтесь, — внезапно сказала женщина.
Старик уставился на неё, не веря ушам.
— Как?
— Места хватит. Мне одной скучно, а вам негде греться.
— Да я… не заслужил…
— Барбос уже решил за нас, — она потрепала пса по загривку, а тот тыкнулся мордой в колени Николая.
В тот миг старик понял — жизнь подарила ему второй шанс.
Через полгода, с помощью Татьяны, он выиграл суд — документы признали мошенническими. Дом вернули.
Но Николай лишь махнул рукой на ключи.
— Там чужие стены теперь, — сказал он, глядя в добрые глаза Татьяны. — Пусть продают.
— И правильно, — кивнула она, помешивая щи в чугунке. — Твой дом там, где сердце греется.
Он посмотрел на Барбоса, свернувшегося калачиком у печи, на солнечные блики на самоваре, на женщину, разливающую по тарелкам ароматную похлёбку. Жизнь, которую он считал оконченной, лишь начиналась — и впервые за долгие годы Николай позволил себе улыбнуться.
