Живёт-поживает дочь на сносях, а в голове у неё — салоны да развлекухи. Точно не ребёнка собралась рожать…
Ольга Петровна сидела в кухне, глядя в окно, где первый декабрьский снежок лениво кружил в воздухе. На сердце — не от мороза, а от тоски. Тоски за дочь, за будущего внука, за завтрашний день. Её Катюша, кровиночка, уже на тридцать восьмой неделе — роды вот-вот начнутся. А она? Мысли её — не о пелёнках, не о бессонных ночах, не о первом крике младенца. Нет — маникюр, спа-салоны, встречи с подружками да кафешки. Да ещё и мечты об отпуске на Новый год, будто ребёнка ей рожать и не надо вовсе.
Не понять было Ольге Петровне, как так вышло. Где тот материнский инстинкт, что даже диких зверей в берлогу гонит? Где тревога, забота? Но Катя будто беспокоилась лишь о своём расписании — и вписала туда… бабушку. То есть её саму. Ведь это ей предстояло сидеть с младенцем, пока молодая мама «будет в себя приходить».
— Мам, ты же дома сидишь, помоги! Я ненадолго — причёску поправлю, ногти подкрашу. Не могу же я в халате с ребёнком фоткаться!
Ольга Петровна тогда аж закашлялась от таких слов. Дитятко, ты ребёнка рожаешь или картинку для соцсетей?
Замужем Катя уже шесть лет. Со студенческой скамьи — с Сергеем, парнем смирным, работящим. Живут в ипотечной квартире, обоим родители помогли. Долго детей не заводили — карьера, планы. И вот наконец беременность. Бабушки, конечно, ликовали. Но радость их оказалась совсем не той, что у самой матери.
Сперва Ольга Петровна думала: может, дочь просто страхуется, потому и прячется за пустыми разговорами. Но однажды она увидела, как Катя листает объявления о нянях… для новорождённого! Малыша ещё на свете нет, а мать уже ищет, кому бы его подкинуть.
— Кать, ты с ума сошла? Какая няня? С младенцем сама быть надо! Режим наладить, кормление! Это же не кошка, которой корму насыпал — и свободен!
— Мам, ты просто старомодная. В Европе все так живут. Мать — не служанка. Я тоже человек, хочу жить! Сейчас все с колясками по кафе шляются — никто не парится!
От этих слов у Ольги Петровны сердце сжалось. В её годы рожали рано — в двадцать, в двадцать два. И никто не считал, что ребёнок — обуза. Напротив, он и был жизнью. Бессонные ночи, последние деньги на смеси, пелёнки, грелки… Не было тогда инстаграмов с гламурными снимками из роддома. Была просто любовь. Ответственность. Настоящее, не поддельное счастье. А теперь…
Детские вещи покупали только потому, что Ольга Петровна настояла. Она да вторая бабушка таскали Катю по магазинам, выбирали коляску, распашонки, погремушки. Катя соглашалась, но без интереса — лишь бы отстали. Всё стирали, гладили, складывали — бабушки. А сама дочь… мечтала о ресторане на Новый год.
— Мы с девчонками думали, если всё будет нормально, первого числа куда-нибудь свалить. Не в тюрьме же я теперь сидеть буду!
Тут уж Ольга Петровна не выдержала. Высказала всё как есть. Что так себя не ведут. Что материнство — не игра в куклы. Что младенец — не аксессуар. Что нельзя думать о фотосессиях, когда впереди роды, бессонные ночи, колики. Что мать — это прежде всего сердце ребёнка, а не просто кормящая тётка.
Но слова её, видать, мимо ушей пролетели.
— Ты всё драматизируешь, мам. Сейчас другое время. Главное — быть счастливой. А счастливая мама — это ухоженная мама.
Теперь Ольга Петровна каждый вечер размышляет: может, она где-то ошиблась? Слишком баловала? Не научила чему-то важному? Или просто нынешние женщины сначала становятся матерями, а уж потом — может быть — взрослеют?
Но всё же она верит. Верит, что когда Катя увидит в роддоме этот крошечный комочек, когда его пальчик сожмёт её палец, когда ночью услышит его плач — в душе что-то перевернётся. Щёлкнет. И главным станет не маникюр, а этот маленький человечек, для которого она — весь мир.
А пока… Ольга Петровна молится. За дочь. За внука. И за то, чтобы в сердце её взрослой девочки проснулось настоящее материнство — не для фото, а от любви.
