10 октября
Сижу на кухне в своей хрущёвке в Самаре, за окном — осенняя слякоть, лужи отражают тусклый свет фонарей. В груди ноет, как вспомню, что творит моя бывшая свекровь, Марфа Семёновна. Расхаживает по двору, вещает всем бабкам на лавочке: «Мой Алёша — золото! После развода Нине всё оставил — и квартиру, и Жигули, даже сервиз фамильный не забрал! Ушёл с одним чемоданчиком, как истинный дворянин!» Слушая эту ахинею, хоть стой, хоть падай. Будто не знают люди, что за птица этот «дворянин».
Квартира-то моя, бабушкина, ещё до свадьбы переоформлена. Помню, как дрожала над каждым уголком, каждым пятнышком на обоях — мой дом, моя крепость. Машину? На свои кровные купила, пока в конторе бухгалтером горбатилась, за год до встречи с «благородным» Алёшей. Он ни копейки не вложил — ни в жильё, ни в тачку. Когда свекровь орет про «всё оставил», хохотать хочется. Да что он мог забрать-то? Каждая тряпка, каждая ложка — или моя зарплата, или родительские подарки. Алёшка жил тут, как постоялец, не больше.
Четыре года брака — четыре года каторги. Алёша трудился от силы год, остальное время «искал предназначение». Офис? Далеко ездить. Грузчиком? Не по статусу. В кабаке барменом? Мелочно для такого гения. Мечтал о миллионах, но даже с дивана встать не мог. А я — подъём в шесть, маршрутка, восьмичасовой день, потом магазин, ужин… Он же храпел до обеда, потом чаи гонял с такими же «гениями». Иногда ночью плакала в подушку: «За что мне это?»
При разводе почувствовала и облегчение, и досаду. Устала быть и женой, и спонсором. Алёша, как и обещал, свалил. С одним чемоданом, конечно. Дверью хлопнул так, будто это я его предала. А Марфа Семёновна теперь делает из сына святого. «Мой Алёшенька — рыцарь без страха и упрёка! Жену не обидел, всё ей отдал!» — орёт на весь квартал. Руки сами в кулаки сжимаются. Так и вижу, как хватаю её за ватник и ору: «Он не отдал — он не имел права брать! Он ушёл ни с чем, потому что ничего не создал!»
Но молчу. Не опущусь до базарных разборок. Родные знают правду — видели, как я одна тащила этот воз. Подруги, родители поддерживали, когда решилась на развод. А этим сплетницам хоть кол на голове теши — всё равно переврут.
И всё же бесит. «Всё оставил» — звучит, как издёвка. Это не он оставил, а я отстояла своё. Не дала развалить то, что собирала по крупицам. Гляжу на стены, на фото в рамке, на герань на подоконнике — моё. Заработано, выстрадано. Никто не отнимет.
После развода будто заново родилась. Записалась на танцы, в библиотеку стала ходить. Улыбаться начала, глаза загорелись. Но где-то глубоко царапает душу. Не из-за Алёшки — его и вспоминать тошно. Из-за лжи. Его враньё стало легендой, а моя правда — никому не нужна.
Но я выдюжу. Всегда выдюживала.
*Вывод: Иногда молчание — не слабость, а последнее предупреждение перед бурей.*
