Отец на час
Впервые Алексей заметил мальчишку у хлебного отдела в маленьком магазинчике на окраине Нижнего Новгорода. Мальчик стоял перед витриной, но смотрел не на батоны, а куда-то дальше, словно ждал, что из-за полок появится кто-то важный. Тот, кого он давно не видел. Может, и вовсе никогда. Сам он был худеньким, в поношенном пуховике с торчащими нитками на рукаве. Ботинки — на размер больше, из-под них выглядывали носки с дыркой на пятке. Шапка съехала набок, варежки растянулись, будто их носили лет десять. Щёки обветрены, губы потрескались от мороза.
Взгляд у него был не детский — не жалобный, не просящий. Тяжёлый, прямой, слишком взрослый для его лет, будто он уже всё понял про этот мир и просто наблюдал, без лишних надежд.
Алексей взял батон и прошёл мимо, но через пару шагов обернулся. Мальчик не шевелился. Стоял, будто врос в пол, будто верил: если не уйдёт, то кто-то обязательно придёт.
Этот взгляд напомнил ему кого-то. Позже Алексей вспомнил — мальчика из детдома, где он когда-то помогал. Тот тоже смотрел так — молча, без просьб, без веры.
Через десять минут они встретились у кассы. Мальчик держал две конфеты — без корзинки, без пакета. Продавщица что-то сказала — видимо, денег не хватало. Он молча положил одну конфету назад и заплатил за другую. Спокойно, будто привык к такому.
Тогда Алексей подошёл.
— Давай я тебе что-нибудь куплю. Хлеб, молоко, йогурт? Не бойся, я не из тех…
Мальчик поднял глаза. Взгляд ясный, без страха — просто вопрос.
— Зачем?
Без подозрений. Просто знал: зря ничего не бывает.
Алексей запнулся. Не потому что не знал ответа, а потому что правда была слишком сложной.
— Просто так. Потому что могу. Потому что… когда-то и мне помогли.
Мальчик помолчал, потом кивнул:
— Хорошо. Можно картошку варёную. И сосиску. Одну. Без горчицы. Она горькая.
После кассы они вышли на улицу. Алексей протянул ему пакет, стараясь сделать это ненавязчиво.
— Ты где живешь?
— Недалеко. Но домой не хочу. Мама спит. У неё трудные ночи. А мне лучше на лавочке. Там люди ходят. Там спокойно.
Они сели на холодную скамейку у остановки. Мальчик ел медленно, аккуратно придерживая сосиску двумя руками. Откусывал понемногу, тщательно жевал, будто боялся, что еда закончится слишком быстро.
— Меня Ваня зовут. А вас?
— Алексей.
— А вы могли бы… ну… побыть папой на час? Не навсегда. Без обещаний. Просто посидеть, как будто всё хорошо. Как будто у меня есть…
Алексей кивнул. Внутри стало тяжело. Он не ожидал этого, но не мог отказать.
— Могу.
— Тогда скажите мне надеть шапку. И поругайте за школу. Мама так делала… когда не спала.
Алексей улыбнулся — сначала натянуто, потом искренне.
— Ваня, где шапка? Хочешь заболеть? А куртка расстёгнута! И как в школе?
— По русскому тройка. Но поведение — пятерка. Я бабушке через дорогу помог. Она сумку уронила, я всё собрал. Сказала — главное, что хотел помочь.
— Молодец. Но шапку надевай. Ты у себя один. Беречь себя надо.
Ваня улыбнулся. Спокойно. Взросло. Доел сосиску, вытер руки салфеткой и выбросил её в урну. Потом посмотрел на Алексея.
— Спасибо. Вы не как другие. Не жалеете, не учите. Просто… как будто так и надо.
— А если завтра я тут буду — придёшь?
— Не знаю. Может, маме плохо будет. А может, приду. Вы мне запомнились. У вас глаза честные.
Он встал, попрощался и пошёл. Не оглянулся, будто знал — за ним никто не побежит. Шёл легко, но сдержанно, словно боялся, что даже шаг выдаст его надежду.
Алексей остался. Постоял, выбросил стакан из-под кофе и долго смотрел вслед.
На следующий день он пришёл. И послезавтра. И через неделю. Даже в снег, даже в мороз. Просто потому что дал слово. Пусть без слов.
Ваня приходил не всегда. Иногда был, иногда нет. Алексей сидел на лавке, делая вид, что читает. Но каждый раз, когда мальчик появлялся — в его походке, в знакомом взгляде исподлобья — в груди что-то оттаивало.
Однажды Ваня принёс два стакана чая. В дешёвых пластиковых, обёрнутых салфеткой.
— Сегодня вы были папой. А теперь я буду сыном. Согласны?
Алексей только кивнул. Слова застряли в горле.
Иногда хватает одного часа. Чтобы поверить, что ты кому-то нужен. И что не всё потеряно.
