Встречу эту мы ждали, будто целую вечность. Десять лет минуло с последнего звонка в нашей деревенской школе под Владимиром, и вот почти весь наш 11-Б вновь собрался в родном классе. Все, кроме Витьки, которого работа закинула в бесконечные разъезды, и Надьки, оставшейся дома с грудным ребёнком.
И вдруг дверь распахнулась — вошла она.
Татьяна.
Та самая. Та, от которой у половины класса перехватывало дыхание. Та, чья улыбка в школьных коридорах лишала твёрдой земли под ногами. И вот она снова с нами. Только теперь с кольцом на безымянном и той же лёгкой улыбкой, словно время не властно над ней.
— Серег, да ты совсем не изменился! — бросила она через стол.
Я хотел ответить что-то колкое, но в горле пересохло. Всё, как тогда. Вот только нам уже не семнадцать.
В выпускном классе мы, пацаны, вели себя как дураки. Пятеро здоровых дурней были по уши влюблены в одну и ту же девчонку. В Таню. Умница, красавица, круглая отличница. Но главное — в ней был какой-то свет. Она дружила со всеми, никому не давала повода, никого не выделяла. И от этого сходили с ума ещё сильнее.
— Чего вы за ней хвостом тянетесь, как псы за колбасой? — зло шипела Ира Малышева, девчонка с соседней парты.
— А тебе слабо? — огрызался Сашка.
Я не заметил тогда, как сжались её кулаки. Не разглядел, что глаза блестят не от злости — от слёз.
Таня же всё чаще оставалась после уроков с Мишкой Петровым. Тихоней, скромнягой, незаметным. Таким, про которых обычно говорят — «никакой». Но он носил её портфель. Ходил с ней в читалку. И слушал.
— Что она в нём нашла? — кипел я. — Ну тряпка же!
— Зато терпения у него больше, чем у нас всех, — усмехался Сашка.
Девчонки нашей Тане завидовали люто. Особенно Ирка. Мы этого не замечали — были ослеплены. А потом случилось то, что разорвало нас навсегда.
Обычный учебный день. Перед обедом. Таня вошла в класс, присела за парту — и тут же вскочила с криком. Вся её спина и платье были залиты густым вишнёвым киселём. Его как раз подавали сегодня в столовой. Пятно выглядело отвратительно. Таня, пунцовая от стыда, выбежала из класса. А мы — начали орать друг на друга. Обвинения летели, как камни: «Ты из ревности!», «Это ты подстроил!», «Да это же Ира!» И я был уверен — это сделала Малышева. Простить не мог.
После этого наш «дружный» класс развалился. Обиды клокотали, подозрения разъедали изнутри. На выпускной мы не поехали. Ни одного общего фото. Только аттестаты — и по домам. Классная тихо плакала в учительской. Мы молчали.
А сегодня…
Сегодня Таня сидит напротив. Та же улыбка, только мудрее, спокойнее. Оказалось, это она всех разыскала — через соцсети. Созвала. Собрала наш разбросанный класс сначала в сети, а теперь — здесь. И мы вдруг вспомнили, что когда-то были близки. Что мы — часть чего-то большего. Мы снова сидели в том самом классе и смеялись. Будто время свернулось в петлю.
А потом Таня окликнула кого-то из коридора. И в класс вошёл высокий парень. Лицо — знакомое до боли. Это был её младший брат — Алёшка, которого мы запомнили тощим, вечно сопливым пацаном.
— Ну давай, говори! Ты же обещал! — подтолкнула его Таня.
Алёшка заёрзал. Потом выдавил:
— Это я тогда пролил кисель. Танька заставила меня дважды переписать домашку, вот я и… ну… отомстил.
Тишина повисла в воздухе. Мы лишились выпускного — из-за пацана и трёх ложек киселя. Хотелось и смеяться, и плакать.
Позже все делились новостями: у кого семья у кого карьера. Я молчал. Рассказывать было нечего. А Таня вдруг встала и обняла за плечи Мишку. Того самого. Тихоню. Серую мышку.
— Мы женаты уже шестой год, — сказала она просто, будто о погоде.
Я стиснул зубы. Нет, не от злости. От боли. Потому что даже спустя годы не смог отпустить ту самую школьную мечту.
Позже, когда шум стих, я подошёл к Мишке:
— Как ты это провернул?
Он усмехнулся:
— Помнишь, она ногу сломала после школы? На лыжах.
Я кивнул. Помнил. Даже заходил раз — с шоколадками. Постоял у двери, ушёл.
— А я приходил каждый день. Убирал, готовил, помогал. Читал ей. Потом просто сидел рядом. А однажды она расплакалась. Сказала, что боится не встать. Я пообещал, что если не сможет ходить — буду носить её на руках. Всю жизнь.
Я кивнул, допил стопку:
— Ты её заслужил. Ты не просто ждал — ты был рядом.
— Я просто любил её. Без условий. Без расчётов. Без надежды.
Когда я уже собирался уходить, меня догнала Ира Малышева.
— Сережа, стой! На посошок?
Я обернулся. Она протянула рюмку:
— Ну что, капитан? Проиграл?
Я окинул взглядом зал: Алёшка мирно спал, обняв пустую бутылку, Мишка поправлял Тане прядь волос, а Ира — красивая, взрослая — смотрела на меня, будто на мечту, которую ждала слишком долго.
— Нет, — сказал я, чокаясь. — Просто не дорос.
— Десять лет ждала этих слов, — тихо ответила она. — Теперь свободен. Мальчик моей юности.
И я вдруг понял, как же был слеп. Как ни разу не проводил её домой. Как не видел, что она всегда была рядом.
— Может, всё-таки прогуляемся? — тихо предложил я, кивнув к выходу.
Она замерла. Потом накинула пальто:
— Только без дурацких шуток, Сережа. Я уже не та дурочка.
— И не надо. Мне бы просто… узнать тебя заново.
И мы вышли. В тихий владимирский вечер, где, может быть, спустя десять лет, всё только начиналось.
