Мы ждали этой встречи, кажется, сто лет. Ровно десять лет прошло с тех пор, как прозвенел последний звонок в нашей деревенской школе под Рязанью, и вот — почти весь наш 11-Б снова собрался в родных стенах. Не хватало только Ванюши, вечно мотающегося по командировкам, и Наташки, которая сидела дома с грудничком.
И вдруг дверь скрипнула — и она вошла.
Алёна.
Та самая. Та, от чьей улыбки у половины класса подкашивались коленки. Та, чей смех в школьных коридорах лишал нас разума. И вот она снова здесь. Только теперь с обручальным кольцом на пальце и той же лёгкой улыбкой, будто годы её не коснулись.
— Серёжа, да ты ни капли не изменился! — бросила она через стол.
Я хотел отшутиться, но в горле пересохло. Всё, как тогда. Вот только нам уже не семнадцать.
В одиннадцатом классе мы, пацаны, вели себя как последние дураки. Пятеро здоровых лбов были по уши влюблены в одну и ту же девчонку. В Алёнку. Умница, красавица, круглая отличница. А главное — в ней горел какой-то внутренний свет. Она со всеми дружила, никого не дразнила, никого не выделяла. И от этого сходили с ума ещё сильнее.
— Чего вы за ней бегаете, как котята за сметаной? — язвительно шипела Танька Соколова, девчонка с соседней парты.
— Тебе что, завидно? — огрызался Санёк.
Я тогда не заметил, как у неё сжались кулаки. Не понял, что глаза блестят не от злости — от слёз.
А Алёна всё чаще задерживалась после уроков с Мишкой Петровым. Тихоня, скромняга, серенькая мышка. Обычно про таких говорят «ни рыба ни мясо». Но он таскал ей портфель. Ходил с ней в читалку. И — слушал.
— Что она в нём нашла?! — кипел я. — Ну тряпка же!
— Зато терпения у него больше, чем у нас у всех, — хмыкал Санёк.
Девчонки нашей Алёне завидовали бешено. Особенно Танька. Мы этого не замечали — были слишком ослеплены. А потом случилось то, что добило нас окончательно.
Обычный учебный день. Обед ещё не начался. Алёна вошла в класс, села — и тут же вскочила с криком. Вся её спина и платье были залиты густым вишнёвым киселём. Как раз его сегодня давали в столовой. Пятно выглядело отвратительно. Алёна, пунцовая от стыда, выбежала из класса. А мы — начали орать друг на друга. Обвинения летели, как пули: «Это ты из ревности!», «Ты нарочно!», «Да это же Соколова!» И я был уверен, что это Танька. Просто не мог простить.
После этого наш «дружный» класс рассыпался. Обиды копились, подозрения разъедали изнутри. На выпускной мы не поехали. Не сделали ни одного общего фото. Просто получили аттестаты — и разбежались. Классная плакала в учительской. Мы молчали.
А сегодня…
Сегодня Алёна сидит напротив. Та же улыбка, только мудрее, спокойнее. Оказалось, это она разыскала всех — через соцсети. Создала группу. Собрала наш разбросанный класс сначала в сети, а потом — и в реальности. И мы вдруг вспомнили, что когда-то были близки. Что мы — часть чего-то большего. Мы снова сидели в том самом классе и смеялись. Будто время свернулось в кулёк.
А потом Алёна позвала кого-то из коридора. И в класс вошёл высокий парень. Лицо — знакомое до дрожи. Это был её младший брат — Коля, которого мы запомнили тощим, вечно сопливым пацаном.
— Ну давай, говори! Ты же обещал! — подтолкнула его Алёна.
Коля заёрзал. А потом выпалил:
— Это я тогда кисель разлил. Алёна меня за двойку по математике отчитала, вот я и… ну… отомстил.
В классе повисла тишина. Мы лишились выпускного — из-за пацанёнка и пары ложек киселя. Хотелось одновременно хохотать и реветь.
Позже все делились новостями: кто где, сколько детей, кто какой дом построил. Я молчал. Моя жизнь не блистала достижениями. А Алёна вдруг встала и обняла за плечи Мишку. Того самого. Тихоню. Невидимку.
— Мы женаты уже пять лет, — сказала она просто, будто говорила про погоду.
Я стиснул зубы. Нет, не от злости. От боли. Потому что даже спустя годы не смог отпустить ту самую школьную мечту.
Позже, когда шум поутих, я подошёл к Мишке:
— Как ты это провернул?
Он улыбнулся:
— Помнишь, она ногу сломала после школы? На лыжах каталась.
Я кивнул. Отлично помнил. Даже заходил раз — с шоколадкой. Постоял у двери, ушёл.
— А я приходил каждый день. Убирал, готовил, помогал. Читал ей. Потом просто сидел рядом. А однажды она расплакалась. Сказала, что боится не встать. Я пообещал, что если не сможет ходить — буду носить её на руках. Всю жизнь.
Я кивнул, допил рюмку:
— Ты её заслужил. Ты не просто ждал — ты был рядом.
— Я просто любил её. Без условий. Без расчётов. Без надежды.
Когда я уже собирался уходить, меня догнала Танька Соколова.
— Серёга, стой! На посошок?
Я обернулся. Она протянула стопку:
— Ну что, капитан? Проиграл?
Я оглядел зал: Коля мирно сопел, обняв пустую бутылку, Мишка поправлял Алёне прядь волос, а Танька — красивая, взрослая — смотрела на меня, как на мечту, которую ждала слишком долго.
— Нет, — сказал я, чокаясь. — Просто не дозрел.
— Десять лет ждала этих слов, — тихо ответила она. — Теперь можешь быть свободен. Мальчик моей юности.
И я вдруг понял, каким же был слепым. Как ни разу не провожал её домой. Как не видел, что она всегда была рядом.
— Может, всё-таки прогуляемся? — тихо предложил я, кивая на дверь.
Она замерла. А потом накинула пальто:
— Только без дурацких фокусов, Серёжа. Я уже не та глупая девчонка.
— И не надо. Мне бы просто… узнать тебя заново.
И мы вышли. В тихий рязанский вечер, где, возможно, спустя десять лет, всё только начиналось.
