— Пусть поживёт одна — глядишь, и поймёт, кого потеряла. А ты, сынок, не беспокойся, мать тебя в обиду не даст…
— Ну что, Валентина Петровна, твой Александр от жены-то ушёл, да?
— Ушёл. И что с того? Теперь по всему двору новости разносить будешь? — резко ответила Валя, поправляя платок на седых волосах.
Александр с Анной прожили вместе чуть больше трёх лет. Недавно у них родилась дочь — долгожданная внучка, о которой Валентина мечтала. Но беда в том, что Саша так и остался маменькиным сынком — вечным мечтателем, избалованным её заботой и всепрощением.
— Зачем мне жена? — рассуждал он пару лет назад. — Только нервы мотать. Женщины все такие — на шею сядут и требуй: зарабатывай, угождай.
Валя тогда только отмахивалась — главное, чтобы сын был рядом. Работать он не стремился, но ей и этого хватало — жил дома, под боком. Какая разница, что под тридцать, — всё равно родной.
Но однажды он вдруг заявил: женюсь. Привёл Аню — скромную, тихую, с глазами, полными надежды. Валя одобрила — не ветреная, не капризная, хозяйственная. Даже купила молодым домик в соседней деревне.
Поначалу всё шло хорошо. Вот только Александр к семейной жизни оказался не готов. Работал где придётся, чаще всего сторожем, а потом и вовсе устроился на кладбище — «там хоть никто не командует».
— Не могу, мам, она меня достаёт! — жаловался он Валентине. — То работа не нравится, то денег мало, то баню новую требует.
— Ох, Сашенька, — качала головой Валя. — Ну и невестка тебе попалась… Не жена, а обуза. Поживи у меня, пусть почувствует, каково это — одной остаться.
С тех пор Саша мотался: то к Ане, то обратно к матери. Возвращался с обидой и упрёками. А та самая тихая Анна вдруг начала огрызаться, кричать, плакать. И в один из таких скандалов Александр, хлопнув дверью, ушёл «навсегда».
— Доконала она меня! — возмущался он, усаживаясь за материнский стол. — Вообразила, что я не мужчина, раз денег не приношу! Пусть теперь сама себя кормит да ребёнка пеленает. Я ей больше ничего не должен!
— Верно, сынок, правильно. Воображает, понимаешь ли! Иди, поешь борща, я как раз сварила — по-твоему, с чесночком.
О дочери он вспоминал всё реже. Говорил: «Ну, покормил, погулял — что сложного?» А Анна тем временем вернулась к родителям. Валя и ей успела съязвить:
— Что, не справилась? Дом тебе дали, мужа — всё мало. Терпи, как мы терпели!
Соседки перешёптывались: «У Сашки дочь растёт, а он дома сидит, телевизор смотрит».
— Валентина Петровна, хоть внучку навестили бы, — сказала как-то соседка. — Анна одна с ребёнком, родители помогают, а вы будто и не родня.
— Наговорила тебе, ясное дело! — отмахнулась Валя. — Не смогла с мужем ужиться — теперь пусть мучается. А внучку… я отсужу. Моя же кровь!
— Ты в себе? У матери ребёнка забирать? У твоего Сашки даже работы нет, только на диване валяется!
— Не ври! Он у меня просто… передышку берёт. Очухается — и встанет на ноги.
Но годы шли, а Саша так и лежал. Ни работы, ни целей. Только жалобы на «вредных баб» и нытьё, что все вокруг виноваты.
— Саша, ты бы хоть к Ане сходил, дочку повидал… — осторожно предложила как-то Валентина.
— Ты о чём, мам? Опять начнёт: «ты никчёмный, денег нет». Надоело. Я живу для себя!
И только тогда до неё дошло. До самого нутра. До сердца.
— Хватит, сын, — сказала она однажды. — Мне уже стыдно за тебя перед людьми. Если Анна алименты подаст — сам разбирайся. Я больше не прикрываю. Ты уже не ребёнок.
Поздно. Слишком поздно. Она поняла, что вырастила не мужчину, а избалованного ребёнка, обиженного на весь мир. Анна тем временем вышла замуж. Спокойный, работящий мужчина. Девочку он принял как родную. А Саша?.. Остался с матерью. Без семьи, без цели, без желания что-то менять.
Материнская любовь безгранична. Но иногда она ослепляет.
И если вовремя не снять повязку с глаз, можно однажды осознать, что рядом не сын, а чужой ленивый мужчина, убеждённый, что весь мир ему обязан.
