В маленькой московской квартире было душно, и Злата пошла к окну. На улице лето уже спало, лишь лёгкий ветерок шуршал шторками.
Похоже, мне невыносимо жарко, пробормотала она, чувствуя комок в горле, который уже давно стал её старым знакомым. Это было не страх, а смесь слабости, пустоты и безразличия, от которой ноги подкашивались, а сознание будто бы отключалось один за другим, как старый выключатель.
Злата бросилась на кровать и почти сразу погрузилась в сон. Сначала вокруг крутилось чтото путаное: обрывки голосов, чужие шаги по лестнице, свет фонаря в переулке, туман Потом всё растворилось, и она превратилась в птицу с огромными белыми крыльями, лёгкими и острыми, словно первый вдох после долгой тишины. Она взмыла над Москвой, где огни мерцали, как крошечные миры, дрожа от бесконечного количества фонарей.
Город был ей незнаком, но в то же время казался родным. Высокие тени домов тянулись к звёздам, а между ними мосты, каналы улиц, запах свободы, который трудно описать, но легко ощутить. Здесь было просто. Здесь она вспомнила, какой могла бы быть: не уставшей, не жаждущей одобрения, не сжатой внутри а живой. Свободной.
Она крутилась над Москвой, врезалась в потоки холодного воздуха, и казалось, что так будет вечно. Но вдруг чтото потянуло её вниз, словно невидимое воспоминание.
Нужно прилечь, услышала она собственный голос, будто издалека.
Мир задрожал, свет рассыпался, и она начала падать мягко, как перо, возвращаясь в ту же душную комнату, где всё началось. Открыв глаза, она будто услышала, как ктото позвал её по имени. Воздух в комнате стал холоднее, будто часть её осталась в том городе огней и крыльев.
Злата медленно встала, села на кровать, а тишина висела, как застрявшая пластинка. Мир вокруг выглядел знакомо, но странно, как будто стены сдвинулись, пока она спала. Она провела ладонью по груди, где в сне билось её воображаемое сердце, но пальцы коснулись лишь ткани футболки.
Странно я же почти летела, пробормотала она, пока память сна таяла, как мокрый снег на ладонях. Оставалось лишь лёгкое шуршание воздуха внутри, почти незаметное, но реальное.
И тогда она поняла: сон был не о полёте и не о невообразимом городе. Он говорил о том, что ей надоело жить на земле, где каждый шаг как долг. О том, что ей давно нужно другое небо. О том, что крылья не выдумка, а древняя, почти забытая память.
Она задержала дыхание, чтобы не спугнуть это чувство, и прошептала в темноту:
Если когданибудь решусь я вернусь туда. Взлечу понастоящему.
Но в тот же миг внутри неё тихо ответило:
Ты уже начала.
Злата стояла у окна так долго, что ночь начала сдавать позиции, тени стали тоньше, небо светлело, и казалось, что мир делает глубокий вдох перед новой суетой. Чтото уже изменилось внутри неё незаметно, тихо, но навечно.
Она посмотрела на горизонт, где тонкая полоска света делила мир на «до» и «после». И в тот момент поняла, что больше не боится ни своих слабостей, ни пустоты, ни той безразличной усталости, что часто накрывала её, как волна.
Эти крылья были не из сна. Они из неё самой. Злата медленно закрыла глаза, положила ладонь на грудь, где сердце слегка стукнуло, подтверждая её мысль. Не громко, не торжественно, но уверенно.
Хватит жить чужими ожиданиями. Хватит терпеть. Хватит ждать, пока ктото разрешит мне быть собой, прошептала она.
В тот миг внутри неё чтото расправилось. Не просто крылья, а нечто глубже, как будто её душа, долго сидевшая в темноте, наконец встала на полных ногах.
Она открыла глаза: небо уже было бледнорозовым, первый утренний свет ласково падал на её лицо. Сделав шаг назад от окна, она почувствовала, как пол под ногами дрогнул или же дрогнул мир. Не важно. Главное, что она больше не падает.
Глубокий вдох первый понастоящему свободный за многие месяцы. И она громко, чётко, спокойно произнёсла клятву:
Я поднимусь. Сама. До тех высот, о которых мечтаю.
Ни одна душная квартира больше не будет её клеткой. Злата развернулась, и её шаг стал лёгким, почти воздушным, не от спешки, а от того, что человек, нашедший свои крылья, уже никогда не будет прежним.
