Подарок от дочери: рычащая тишина старости
Любовь Петровна хлопотала на кухне с рассвета: шинковала овощи для салата, варила борщ, отправляла в духовку курицу с картошкой, начищала до блеска хрустальные бокалы. Дважды сбегала в магазин — вернулась с пирожными и переполненными сумками, столкнувшись у подъезда с соседкой.
— Опять праздник затеяла, Люба? — ухмыльнулась Галина Семёновна, вечная завсегдатайка лавочки у входа.
— Ещё какой! Светочка моя приедет! — просияла Любовь Петровна и, пыхтя, потащила покупки на пятый этаж.
— Ну-ну… — буркнула Галина, закуривая. — Всё дрожишь над этой своей Светкой. А она даже трубку не берёт… Эх!
Соседка давно ворчала, что Люба слишком лелеет взрослую дочь. Та пропадала месяцами, а мать каждый вечер высматривала её в окне.
— Да брось ты, Любка. Нервы себе мотаешь. Нынешним старики — обуза. Надо было её в ежовых рукавицах держать, а не пирожками кормить.
Но для Любови Петровны это было невозможно. Сердце — не кран. Света — единственная причина вставать по утрам, хоть она и знала: ответной любви с каждым годом всё меньше.
Когда Светлана наконец позвонила и бросила в трубку: «Заскочу вечерком», — сердце старушки заколотилось, как топор по наковальне. Она носилась по квартире, перестилала диван, ставила ещё одну кастрюлю… И вот — звонок.
На пороге стояла её дочь: стройная, как жердь, с ледяным взглядом, в тёмных очках и с крошечным шпицем на поводке.
— Привет, мам, — сказала Света без интонации.
— Родная! Заходи, руки помой, я всё приготовила!
Любовь Петровна засуетилась на кухне, звякая тарелками. Дочь молча шла за ней, осматривая квартиру с безразличным видом.
— Садись, голубушка, вот твой любимый винегрет, селёдка под шубой…
— Мам, я на пять минут. Уезжаю в Питер. Надолго. Билеты дорогие, так что лет пять не увидимся. А это — Жужа. Бывший её принёс, зачем — хрен знает. Мне тащить её неохота. Ты тут одна, пусть живёт с тобой. Ей два года. Не волнуйся, не лает.
Любовь Петровна окаменела. Пирожные, селёдка, свежевыглаженная скатерть — всё вдруг стало ненужным. Она смотрела на дочь, даже не снявшую очки.
— Ладно… — прошептала она.
— Спасибо, мам. Целую. — Светлана чмокнула её в щёку, сунула поводок и растворилась за дверью.
Через десять минут Любовь Петровна стояла в коридоре со шпицем на руках. Она всегда терпеть не могла животных. С её больными суставами, мизерной пенсией — куда теперь девать собаку?
— Пойдём, Жуженька, к Галке… Может, возьмёт…
Но соседка лишь ахнула:
— Ты совсем тронулась, Любка? Мне ещё твоя шавка на шее сидела б! Ковры покоцает, вонять будет!
— Да она тихоня… Светина же, она чистюля… Ну пожалуйста, Галя, у тебя в деревне псы были…
— А у тебя — разум! Я ж говорила: не припадай к ней. Вот и получила «сюрприз». Сдай в приют — и делу конец.
Собака молча смотрела на старушку тёмными глазами. В них читались страх, покорность и… знакомое одиночество.
— Похоже, мы с тобой одного поля ягоды, — вздохнула Любовь Петровна. — Никому не нужны.
— Твои проблемы, — огрызнулась Галина. — Без меня.
Начались тяжёлые будни. Жужа требовала гулять четыре раза в день. Колени скрипели, спина ныла. Но пёс словно понимал — терпел, не скулил, не портил вещи. В ливень сидел у двери. В зной — замирал под креслом. Постепенно Любовь Петровна стала чувствовать… будто в доме появилась жизнь.
Даже когда Галина перестала с ней здороваться. Дружбе конец, зато в комнатах больше не было пустоты.
Прошёл год. Последний год Любови Петровны. Сердце сдало. Соседи нашли её на кухне, а пёс всё это время сидел у порога, не притрагиваясь к еде.
Через неделю в квартиру ворвалась Светлана. Без звонка.
— Фу, как тут воняет… — сморщилась она. Жужа зарычал.
— Цыц! Хозяйки твоей больше нет. Квартиру продам — ты мне не нужен.
На кладбище Света подошла к свежей могиле.
— Спасибо за жилплощадь и сбережения. И Жужу твоего тут оставлю.
Швырнув поводок, она ушла.
Пёс подбежал к холмику, обнюШпиц лег на землю, прижавшись к холодному камню, и закрыл глаза — будто наконец нашёл то место, где его никто не бросит.
