**Дневник. Слишком поздно для «прости»**
Старик сгорбился на холодной скамейке у старого ДК, где когда-то гремели танцы. В пальцах его дрожали потрёпанные перчатки, взгляд метался по лицам прохожих — искал одну-единственную. И тут она появилась: невысокая, с седыми волосами, собранными в аккуратную гребёнку. Старик вскочил, будто его током ударило.
— Людмила… Людмила Степановна… Подожди.
Женщина замерла, прищурилась и, узнав в этом согбенном старике того самого Савелия Громова, сжала губы:
— Ну и дела. Ты откуда здесь взялся?
— Хотел поговорить. Попросить прощения. Объяснить…
— Объяснить?! — голос её дрогнул. — После сорока лет? Ты думал, я всё забыла?
— Нет… Но хочу, чтобы она… чтобы моя дочь хоть раз увидела меня. Пусть даже не простит. Просто чтобы знала, что у неё был отец.
Людмила Степановна стиснула пальцы, потом прошептала:
— Я ей никогда не говорила, кто ты. Для неё ты — пустое место. Но если хочешь… завтра она, может, придёт.
Когда-то Савелий был первым парнем в их рабочем посёлке под Тулой — высокий, с хитрой ухмылкой, умел словами сердце растрогать. Ухаживал красиво: и стихи читал, и на гармошке играл, а Людмилу ревновал ко всем, даже к ветру. Она долго сопротивлялась, но сдалась — и полюбила.
А потом он исчез. Словно сквозь землю провалился. Через пару месяцев выяснилось — женился. На дочери местного лавочника. Деньги, квартира, стабильность — удобно. А Людмила осталась одна, да ещё и с ребёнком под сердцем.
Никому не сказала. Родила дочь — Ольгу — и жила дальше. Савелий не появлялся, не спрашивал. Она несла своё материнство гордо, без жалоб, без унижений.
А у него жизнь не сложилась. Жена оказалась бесплодной, болела. Дом был как склеп — тишина, тоска. Иногда он бродил по улицам, высматривал в детских лицах знакомые черты. Кто-то проговорился — и он понял: Ольга его.
Но время шло. Ольга выросла, вышла замуж, родила сына. На свадьбу отца не позвали. Он злился, искал виноватых, но в итоге оставался один — со своей совестью.
На следующий день Людмила пришла не одна. Рядом шла женщина лет тридцати — строгая, с гордо поднятой головой. Ольга.
Савелий вскочил, будто молодость в него вернулась. Подошёл, заикаясь:
— Ольга… Я… твой отец. Не жду прощения, но… спасибо, что пришла.
Она молчала. Смотрела изучающе. Ненависти в глазах не было — только усталое безразличие. Они пошли к ней домой.
В квартире пахло пирогами, на стенах висели фотографии. Савелий сидел на краешке стула, пил чай и говорил ерунду, лишь бы заполнить тишину. Ольга смотрела на него, как на призрак из чужой жизни.
— Если вам нужны лекарства или деньги… — вдруг сказала она.
— Нет… — он опустил глаза. — Я за всю жизнь ни копейки не дал.
В комнату вбежал мальчонка — внук. Ольга представила:
— Это твой внук. Дедушка Савелий.
Малыш что-то пробормотал и убежал к бабушке. Они ушли гулять, а Савелий остался наедине с дочерью.
— Хочу оставить тебе дом. В деревне, под Калугой. Небогатый, но крепкий.
— Спасибо, — Ольга покачала головой. — Но нам и тут хорошо.
Он понял. Встал, поблагодарил за чай, попросил фото внука. Уходил с трясущимися руками. Муж Ольги предложил подвезти. Всю дорогу Савелий молчал, сжимая в ладони фотографию.
Дома, в своей покосившейся избе, он разжал пальцы и увидел на обороте надпись:
«Отцу. От Ольги».
И только тогда осознал: прощение, может, и пришло… вот только времени почувствовать его почти не осталось.
