Десять лет в немоте
– Замолчи! – рявкнула Алевтина, ударив ладонью о стол. – Десять лет терплю выходки, и вот теперь это!
Феврония напротив не поднимала глаз. Пальцы дрожали, поднося к губам стакан с чаем. Между ними лежала мятая медсправка.
– Чего ждёшь? – прошептала она.
– Истины! – Алевтина вскочила, зашагала по кухне. – Поведай наконец! Почему молчала? Почему утаила тогда?
Феврония поставила стакан. Чай расплескался цепкими кругами.
– Страх держал, – выдавила она. – Опасалась твоей ненависти ко мне.
– А этой секундой не боишься? – голос Алевтины вибрировал скрежетом. – Когда я сама всё нарыла?
Снизу постучали по трубе. Алевтина рухнула на стул, пробуя усмирить дрожь в конечностях.
– Валяй всё! – потребовала она. – От самого корня.
Феврония платком вытерла щёки.
– Не находила слов. Твои светились радостью, брак был свеж…
– Не юли! Прямо говори!
– Видела Сергея с той… у кафе на Ленинском. У окна сидели, за руки держались. Она была в положении.
Алевтину качнуло, словно под ногами рухнул пласт земли. Об измене мужа знала, но не ведала, что свидетели были так давно.
– Это когда?
– Через полгода после венца, – Феврония еле шевелила губами. – С работы шла, случайно углядела. Сергеем сперва не поверила! Потом они вышли – он, без сомнений.
– И потом?
– Хотела подойти, но… – Феврония сглотнула. – Он её поцеловал. Так нежно, как любящих целуют. Ладонь на живот положил.
Алевтина сомкнула веки. Память накатила солёной волной. Та пора, когда она грезила ребёнком, а Сергей всё отодвигал, отодвигал…
– Значит, у него уже тогда дитё от другой?
– Неведомо. Может. Алёна, истенно хотела поведать, но…
– Но скрыла. Десять сезонов!
Феврония сжалась от горечи в голосе подруги.
– Думала, пройдёт само. Одумается он, возвратится. Ты грезила детьми, вещички крохотные покупала…
– Вещички крохотные, – с усмешкой повторила Алевтина. – А он меж тем чужого растил.
Подошла к окну. Во дворе ребятня галдела, резвясь меж качелями. Алевтина так желала своих детей. Теперь же сорок три, да время утекает песчинками.
– Алёна, прости, – Феврония приблизилась. – Осознаю – виновата. Но разрушить твоё счастье не смела.
– Какое счастье? – Алевтина обернулась. – С лжецом жить? Лучшие годы в топку пустить человеку, который не любит?
– Любил же! Видела я, как он глядел на тебя.
– Видела? Когда именно? Когда с любовницей беременной мне изменял?
Феврония потупилась. Слова секли больно, но знала – заслужила.
– Думала, благо творю, – выдохнула она.
– Благо? – Алевтина рассмеялась желчью. – Благо было сказать тотчас! Тогда б не убила десять лет на него!
В прихожей взрезвенел телефон. Алевтина пошла, Феврония осталась у окна.
– Да? – устало бросила Алевтина в трубку.
– Привет, это Сергей. Задержусь. Ужинать не жди.
Алевтина глянула на часы. Семь. Рабочий день канул.
– Понято, – отрезала она. – До связи.
Вернулась. Феврония сидела, комкая платок.
– Он?
– Да. Опять дела.
– Алён, а ну как нынче всё переиначилось? Одумался?
Алевтина швырнула на стол несколько снимков.
– Глянь сама.
Феврония вгляделась. Сергей с той же особой, но старше, а рядышком пацан лет девяти.
– Сын его, – пояснила Алевтина. – Вчера сыщика наняла. Выходит, десять лет Сергей двойную жизнь ведёт. Со мной – по документам, а семья – иная.
Феврония рукой рот прикрыла.
– Госп
Сергей переступил порог, и мир превратился в тягучий морок, где слова терялись в тумане его лжи, а фото на столе плавились под тяжестью десяти лет молчания как горечь невыпитого чая.
