Утро начиналось как обычный сон солнце капало золотом на крыши деревенских домов, воздух пах мёдом и свежевспаханной землёй. В этой зыбкой дымке раздался голосок маленькой Светы девочки с глазами, как две капли росы, и русыми косичками, туго заплетёнными до самого пояса.
Бабуля, ну когда уже? Я же обещала Машке и Дашке! Мы хотели на речку там вода такая, что видно, как сомы в иле шевелятся!
На крыльце, обхватив колени костлявыми руками, сидела Агриппина Степановна. Морщины на её лице напоминали кору старой берёзы, а в глазах стояла усталость, перемешанная с нежностью.
Светик, родная, прошептала она, у девчонок твоих родители, а у нас с тобой только этот огород. Кто картошку окучит, если не ты?
Света надула губы, но в её взгляде не было обиды лишь упрямство. Схватив тяпку, она принялась выдёргивать сорняки, будто вырывала из земли саму несправедливость. Каждый выброшенный пырей был маленькой победой над миром, который не давал ей просто бегать босиком по росе.
Когда последний сорняк сдался, девочка вскочила, отряхнула подол и звонко крикнула:
Всё, бабуль! Можно?
Лети, пташка, кивнула старуха. Только смотри, тучи собираются.
Света умчалась, оставляя за собой смех, который звенел, как разбитый графин. Агриппина Степановна смотрела ей вслед, и в груди щемило. «Откуда в ней столько жизни?» думала она.
Тут к плетню подошла соседка Пелагея Никаноровна, женщина с лицом, как печёное яблоко, и добрыми, как тёплые валенки, глазами.
Груня, шепнула она, видела я сегодня Людку на базаре. В мини-юбке, как у циркачки, и губы будто вареньем измазаны. Говорит, Светку хочет забрать.
Агриппина побледнела, будто её облили студёной водой.
После двенадцати лет молчания? прошептала она.
Я ей сказала: «Ты где была, когда ребёнок сопливым был?» А она засмеялась, будто я анекдот рассказала.
Что делать-то? всхлипнула старуха. По бумагам она мать, а я так, старуха у печки.
В груди у Агриппины застучало, будто молотком по наковальне. Людка была ураганом её сын, Ваня, крутился вокруг неё, как мотылёк вокруг лампы. Но Людка брала только деньги да внимание. Когда родилась Света, она сунула девочку бабке и исчезла. А Ваня, бледный, как мел, однажды приполз домой и признался перед смертью:
Мам, Света не моя. Это от Витьки, моего кореша.
Агриппина плакала, но Свету не отдала.
И вот Людка вернулась в кожаном пальто, с холодными глазами.
Здравствуйте, Агриппина Степановна, сказала она, не глядя. Я забираю дочь. В городе у неё будет будущее.
Они спорили часами. Людка вытянула из старухи все сбережения на сапоги, на учебники. В доме осталась только картошка да пустые банки.
Но Пелагея Никаноровна не оставила:
Давай продавать варенье!
Так началась новая жизнь. Бабка, внучка и тётя Поля торговали на рынке солёными груздями и малиновым вареньем. Света оказалась прирождённой торговкой улыбнётся, и покупатели тают.
Вот умница! хвалила Пелагея. Теперь купим тебе сапожки, а то ходишь, как журавль по болоту.
Однажды у прилавка возник мужчина в кожанке. Пелагея ахнула:
Витька?
Он посмотрел на Свету и тихо спросил:
Чья?
Твоя, ответила Пелагея.
Витя купил все банки и повёл Свету домой. Агриппина, увидев его, прошептала:
Не забирай…
Не буду, сказал он. Пойдёмте в магазин.
В магазине Света попросила сто грамм карамелек, но Витя рассмеялся:
Нет, сегодня будет пир!
Вечером вся деревня собралась у их дома. Людка приехала снова, но Витя вышел к ней, и голос его гремел, как гром:
Я сделал тест. Уходи.
На следующий день они собирали вещи. Витя сказал:
Переезжайте ко мне. Дом большой.
Агриппина плакала, обнимая Свету. Теперь они были семьёй не по бумагам, а по праву.
