До слёз… МАМА
Маме — семьдесят три. Низенькая, сгорбленная, руки вечно заняты, а во взгляде смешаны усталость и нежность. Она протягивает мне пакет и виновато улыбается:
— Вот груши, Людочка. Неказистые, но свои, с дачи. Без всякой химии. Ты же их любишь, да? Возьми, ладно?
Я беру. Конечно, беру. И ряженку тоже, потому что мама всегда «случайно оставляет» баночку, если знает, что я загляну.
— Ты ведь не сразу уедешь? Хоть пару раз ужин с нами разделишь… — добавляет она тихо, с едва уловимой надеждой.
Я сажусь в машину, завожу двигатель.
Опять куда-то мчусь. Опять убегаю. Работа, встречи, дела, города, часовые пояса, вечная спешка… Всё важно, всё горит. Заезжаю к маме только тогда, когда все дела переделаны — между встречей с подругами и походом в спа-салон, между совещанием и перелётом.
Приезжаю не с пустыми руками — везу ей сёмгу, сыр, конфеты. Спрашиваю, как у них с отцом дела. Слушаю вполуха, перебиваю, порой даже с усмешкой — ну что у них может случиться в их-то годы? Живу в своём ритме.
Мама обязательно скажет, что я «вечно зябну», что горло надо беречь, что кашель из-за «распахнутой куртки», и что работаю я без передышки. Она повторит, что жизнь — да, непростая, и что всё понимает, и ничего страшного, что я редко бываю.
А живём мы всего сорок километров друг от друга.
Я звоню ей почти каждый день. Она рассказывает неторопливо, вдаваясь в детали:
— На рынке огурцы подорожали. А у твоей сестры в деревне тяжело, одна всё хозяйство тянет. Укроп после дождя заново срезать пришлось. А наш кот Васька лапу повредил, не поймём, где шлялся…
Я слушаю. Чаще — просто из вежливости.
Мне кажется, в её жизни ничего важного не происходит.
Я злюсь, когда она жалуется на сердце, но к врачу идти отказывается. А что я могу? Я же не доктор! Говорю ей: «Мама, ну сходи, пожалуйста! Я же не знаю, чем тебе лечиться!»
А она вдруг совсем другим тоном, тихо:
— А кому ещё пожаловаться, доченька, как не тебе?..
И у меня замирают пальцы на телефоне.
Потому что это правда. Потому что я — её человек. Единственный, кто по-настоящему свой.
И вот я, забыв про все дела, срываюсь. Летим к ней. Без предупреждения. Без планов. Просто потому что надо.
А она — будто ждала. Уже стоит на пороге с полотенцем. Уже жарит рыбу. Отец режет дыню, достаёт бутылку домашнего вина:
— Молодое. Только на днях дозрело, — говорит с гордостью.
Я от вина отказываюсь — за рулём. Он кивает, наливает себе. Мы смеёмся. Громко, от души.
Мне зябко. Я кутаюсь в мамину тёплую кофту. Она сразу же спешит включить печку:
— Сейчас нагреем кухню, чтоб не мёрзла.
И я снова маленькая. Снова та девочка, у которой всё хорошо. Которую любят. Которую кормят ужином. Ради которой греют комнату.
Всё вкусно. Всё тепло. Всё — по-настоящему.
Мама, родная, любимая…
Ты только живи.
Долго. Очень долго.
Потому что я не знаю, как это — жить, не слыша твой голос в трубке.
Потому что я не знаю, как это — без твоей кухни, где ты всегда стараешься сделать мне уютно.
Потому что, что бы ни творилось в мире, у меня должна быть точка опоры. И этой точкой всегда была ты.
Мама.
Просто будь.