**Моя дочь не разговаривала со мной годами, пока я не нашла ту самую поздравительную открытку**
На свой 47-й день рождения я накрыла на стол на троих — одно место пустовало, как боль, которая не проходила. Два года молчания от дочери, Ани, превратились в тихую тоску. Но в тот вечер забытая открытка, спрятанная в старом ящике, перевернула всё, что я думала.
Я бережно поставила последнюю тарелку, пальцы слегка дрожали. Три прибора — два для нас, один нетронутый. Третий, с аккуратно сложенными столовыми приборами, стоял перед тем же стулом, на котором уже два года никто не сидел. Но я ставила его каждый год — как ритуал, от которого не могла отказаться.
Сергей стоял у раковины, вытирая руки полотенцем, таким истончённым, будто оно выдержало сотни ужинов. Он взглянул на лишнюю тарелку и тихо спросил:
— Это для Ани?
Я лишь кивнула, не отрывая взгляда от стола. Всё выглядело слишком идеально. Мясная запеканка дымилась в центре, картофельное пюре лежало аккуратными облачками с золотыми лужицами масла. И торт — небольшой, круглый, со свечками в виде цифр «4» и «7».
Я уже давно не любила торт.
Сергей подошёл и зажёг свечи. Огоньки трепетали, словно пытались меня развеселить.
— Давай, — прошептал он с лёгкой улыбкой.
Но в его глазах я видела — он ждал, не дрогну ли я.
Я покачала головой, глядя на пустой стул. Он смотрел на меня холодным молчанием.
Два года. Ни звонков. Ни сообщений. Ни поздравлений.
Как будто её не существовало, а мне было запрещено тосковать вслух.
Я сделала глубокий вдох, который начинается в животе и болит, когда доходит до груди. Затем взяла телефон.
В контактах она всё ещё значилась как «Моя девочка». Я не могла это изменить.
Нажала «Вызов».
Гудки раздавались, как шаги в длинном тёмном коридоре.
Потом — отбой.
— Она ещё не готова, — прошептала в пустоту.
Сергей обнял меня. И я сломалась. Слёзы хлынули горячими ручьями, словно ждали этого момента весь день.
Я задула свечи одним выдохом и загадала единственное желание: просто обнять её. Хотя бы раз.
Той ночью, когда Сергей уснул, а дом погрузился в тишину, я сидела на краю кровати. Пружины тихо скрипели.
Лампа бросала на стену мягкий свет, словно тени воспоминаний.
Я достала из-под кровати старый альбом с потрёпанными краями и выцветшей наклейкой с цветком.
Открыла его медленно, и запах пыльной бумаги окутал меня — горький и сладкий одновременно.
Первая фотография заставила меня замереть. Аня. Девять месяцев, щёки в яблочном пюре, её крохотная рука сжимала мой палец, будто я была её единственной опорой.
— Она была моей, — прошептала я. — И остаётся.
Но последние два года я стала для неё призраком. Я звонила, писала, слала письма.
Тишина.
Может, я этого заслужила.
Вы наверняка спросите: какая мать теряет доверие дочери? Правда в том, что я так и не объяснила Ане, почему ушла от её отца, Максима.
Мы отдалялись друг от друга задолго до того, как я ушла. Но я ничего не сказала.
Думала, защищаю её от грязных подробностей.
Ошиблась.
Аня обожала отца. Для неё он был героем — тренером по волейболу, королём блинов, певцом перед сном.
А я? Просто исчезла без объяснений. Позволила тишине вырасти между нами, как стена.
Стеной, которую теперь не перелезть.
— Я должна попробовать снова, — сказала я Сергею утром, завязывая шнурки дрожащими руками.
Он стоял в дверях, смотрел на меня с тем терпением, которое всегда проявлял, когда я собиралась сделать что-то трудное.
— Хочешь, я поеду с тобой? — спросил он, уже протягивая руку к ключам.
— Ты уверен? — прошептала я, сжимая его ладонь.
Он кивнул. — Я буду рядом.
Дорога к Максиму прошла в молчании, которое висело между нами, как третий пассажир. Колёса гудели по холодному асфальту.
Сердце стучало тяжело, словно предупреждало об опасности.
Когда мы подъехали, я замерла. Крыльцо выглядело так же — облупившаяся краска, треснутая ступенька.
Сергей сжал мою руку, вышел и позвонил, пока я не передумала.
Дверь открыл Максим. Он изменился — постарел, выглядел уставшим. Рубашка мятая, борода небрежная. Он прищурился, будто не веря своим глазам.
— Привет, — сказал он.
— Здравствуй, — ответила я едва слышно.
Он пропустил нас внутрь. В доме пахло деревом и несвежим кофе.
Мы сели в гостиной, воздух был густым от прошлого.
— Я пришла спросить про Аню, — сказала я, с трудом сдерживая дрожь в голосе. — Она не отвечает. Я перепробовала всё.
Максим потёр затылок. — Она уехала в Казахстан… больше года назад. С парнем.
Я моргнула. — Что? Ты мне не сказал?
— Ты не спрашивала, — пробормотал он, глядя в пол.
— Я звонила! Писала! Она не отвечала!
— Она сменила номер, — добавил он. — Твои письма не дошли.
Меня будто окатило ледяной водой. — Я не знала.
Тогда он встал, словно что-то вспомнив. — Погоди… она оставила тебе кое-что.
Он подошёл к тумбочке, открыл ящик. Зазвенели ручки, зашуршали бумаги.
Потом протянул мне открытку.
Аккуратно сложенную, края уже пожелтевшие от времени.
— Хотела, чтобы я передал, — сказал он.
Я взяла её дрожащими руками.
На лицевой стороне блёстки: «С Днём Рождения, мама!»
Внутри, знакомым почерком Ани:
«С 46-летием, мам…»
Я моргнула, растерявшись. — Но мне 47… Ты держал это целый год?
Максим потёр лоб, избегая взгляда. — Собирался… забыл. Время как-то ускользнуло.
— Забыл?! — я вскочила, ярость пульсировала в висках. — Ты дерЯ схватила чемодан, бросилась в такси и через три часа уже стучала в дверь её квартиры, и когда Аня открыла, я просто сказала: “Я прочитала твою открытку”.
