На мой 47-й день рождения я накрыл стол на троих — одно место оставалось пустым, и от этого сжималось сердце. Два года молчания моей дочери Ани превратились в тихую, ноющую боль. Но в тот вечер забытая открытка, спрятанная в старом ящике, перевернула всё, что я думал о нашей разлуке.
Я аккуратно поставил последнюю тарелку, пальцы слегка дрожали. Всего три прибора — два для нас, один нетронутый.
Третий прибор, с аккуратно положенными столовыми приборами, стоял перед тем же стулом, который пустовал уже два года. И всё же я накрывал его каждый день рождения. Как надежду, ставшую ритуалом, от которого не мог отказаться.
Сергей стоял у раковины, вытирал руки потертым полотенцем, которое, казалось, пережило не одну сотню ужинов.
Он взглянул на лишнюю тарелку и тихо спросил:
— Это для Ани?
Я только кивнул, не отрывая взгляда от стола. Всё выглядело слишком идеально.
В центре дымился горячий мясной рулет, пюре лежало воздушными горками, с лужицами растопленного масла, словно маленькие золотые звёзды. А между ними — мой именинный пирог. Небольшой, круглый, со свечками в виде цифр «4» и «7», мерцающими в полумраке.
Я уже давно не любил пироги.
Сергей подошел и зажег свечи. Огоньки затанцевали, будто пытаясь меня развеселить.
— Ну, давай, — прошептал он, слабо улыбаясь.
Но я видел в его глазах — он ждал, не дрогну ли я.
Я покачал головой, глядя на пустой стул напротив. Он смотрел на меня молча и холодно.
Аня не сидела там уже два долгих года. Ни звонков, ни сообщений, ни поздравлений.
Как будто она исчезла, а мне нельзя было даже вслух тосковать.
Я сделал глубокий вдох — тот, что начинается в животе и колит грудью, когда достигает легких. Потом взял телефон.
Её контакт всё ещё назывался «Моя девочка». Я так и не сменил название.
Нажал «Вызов».
Гудки раздавались, словно шаги в длинном тёмном коридоре.
И затем — тишина.
— Она всё ещё не готова, — прошептал я в пустоту.
Сергей подошёл и обнял меня. И я сломался. Слёзы хлынули горячими и быстрыми, будто ждали этого момента весь день.
Я задул свечи одним выдохом и загадал только одно: просто обнять её ещё раз. Хотя бы раз.
Той ночью, когда Сергей лег спать, а дом погрузился в тишину, я сидел на краю кровати. Пружины тихо скрипели подо мной.
Лампа бросала на стену мягкий, косой свет — как тени воспоминаний.
Я достал из-под кровати старый фотоальбом — с потрепанными уголками и выцветшей наклейкой с цветком на обложке.
Открыл его медленно, и запах старых страниц окутал меня — пыльный, знакомый, горько-сладкий.
Первая фотография заставила меня замереть. Аня. Девять месяцев, щёки в яблочном пюре, маленькая ладошка сжимала мой палец, словно я был единственным, кому она доверяла.
— Она была моей, — прошептал я в тишину. — И остаётся.
Но последние два года я стал для неё призраком. Я пытался всё — звонки, письма, emails.
Молчание.
Может, я этого заслужил.
Вы, наверное, думаете: какой отец мог потерять доверие дочери? Правда в том, что я так и не объяснил Ане, почему ушел от её матери, Ольги.
Мы с ней разваливались ещё до того, как я ушёл. А когда ушёл — промолчал.
Думал, защищаю её от грязи.
Но ошибался.
Аня обожала мать. Для неё Ольга была героем — тренер по волейболу, мастер блинов, исполнитель колыбельных.
А я? Я исчез без объяснений. Позволил молчанию вырасти в стену между нами.
Стену, которую теперь не перелезть.
— Я должен попробовать ещё раз, — сказал я Сергею утром, завязывая шнурки дрожащими руками.
Он стоял в дверях, смотрел на меня с тем терпением, с которым всегда встречал мои тяжелые решения.
— Хочешь, я поеду с тобой? — спросил он, уже протягивая руку к ключам.
— Ты уверен? — прошептал я, сжимая его ладонь.
Он кивнул. — Буду рядом.
Дорога к дому Ольги прошла в тишине — той, что висит между двумя людьми, как третий пассажир. Шины гудели по холодному асфальту.
Сердце билось тяжело, будто предупреждая об опасности.
Когда мы подъехали, я застыл. Крыльцо было таким же — облупившаяся краска, треснутая ступенька.
Сергей сжал мою руку, вышел и позвонил, пока я не передумал.
Дверь открыла Ольга. Она изменилась — постарела, выглядела уставшей. Её блузка была помятой, волосы растрёпанными. Она прищурилась, будто не веря своим глазам.
— Привет, — сказала она.
— Здравствуй, — ответил я едва слышно.
Она молча пропустила нас внутрь. В доме пахло деревом и несвежим кофе.
Мы сели в гостиной, воздух гудел от невысказанного прошлого.
— Я пришёл спросить про Аню, — сказал я, стараясь не дрогнуть голосом. — Она не отвечает. Я перепробовал всё.
Ольга потерла затылок. — Она уехала в Казахстан… больше года назад. С парнем.
Я моргнул. — Что? Ты мне не сказала?
— Ты не спрашивал, — пробормотала она, глядя в пол.
— Я звонил. Писал. Она не отвечала!
— Она сменила номер, — добавила Ольга. — Твои письма не доходили.
Меня будто окатило ледяной водой. — Я не знал.
Тогда она встала, будто что-то вспомнив. — Погоди… она оставила тебе кое-что.
Подошла к комоду, открыла ящик. Звякнули ручки, зашуршали бумаги.
Потом протянула открытку.
Она была аккуратно сложена, края пожелтели от времени. Конверт слегка закрутился по углам.
— Она хотела, чтобы я передала, — сказала Ольга.
Я взял её, руки дрожали.
На лицевой стороне блестками было выведено: «С Днём Рождения, папа!»
Внутри, знакомым почерком Ани, стояло:
«С 46-летием, папа…»
Я моргнул, сбитый с толку. — Мне 47Я прошептал: “Спасибо, что вернула мне её,” обнял дочь крепче и понял, что самые важные слова иногда не нужно произносить вслух.
