Старая квартира сразу приглянулась. Небольшая, уютная, с мебелью из советских времён — даже стенка, чешская, с хрустальными полочками. Ковёр на стене, закопчённый чайник на плите, да холодильник «ЗИЛ» на кухне. А ещё — радио в углу. Старое, доброе, откуда лился голос «Маяка». Тёплый, с лёгким потрескиванием, с песнями, которые помнил ещё с юности. Телевизора не было, но я и не переживал.
Приходил с работы, включал радио погромче, ставил чайник. Налью кипятку в кружку, вдыхаю пар и стою у окна, глядя на улицу. Радио вещает, а я смотрю в темно-синее небо, на блёклые звёзды, на луну с выщербленным краем. Молчу. С кем говорить-то? Жил один. Так бы и жил, если бы не новый сосед. Назвался Петькой. Хороший парень.
Однажды вернулся поздно. Весь день у станка, спина ноет, ноги будто ватные. Захожу на кухню — а он тут. Петька. Сидит, смотрит. Хотел было прогнать, даже руку замахнулся, но взглянул в его блестящие глаза — и опустил. Поставил чайник, присел рядом. Молчим. Он — на меня, я — на него. И не уходит.
Налил чаю, достал печенье. Петька так голову склонил, будто просит. Кинул ему кусочек — понюхал, вежливо отвернулся. Посидели, послушали радио, узнали новости, потом я спать ушёл. Петька остался. К утру исчез. Наверное, по своим делам. Меня ждал завод, а чем он занимался — не знал. Вечером вернулся, когда я из магазина принёс вяленую воблу, квас да пряники. Так и зажили вместе. Я да Петька.
Приду домой, квас налью, рыбку почищу — болтаем. Он, конечно, молчит, только слушает. Если я слишком разойдусь — ходит по кухне туда-сюда. Успокоится — снова садится. Смотрит своими блестящими глазами. А мне хорошо. Выговорился — и на душе легче. Петька это понимал, потому и терпел.
А ещё он радио обожал. Особенно старые песни. Бывало, прихожу — его нет. Включу радио, чайник поставлю — обернусь, а он уже тут. Сидит, слушает. И мне хорошо. Поедим, послушаем, да за беседу до ночи. Рассказывал ему всё — и про завод, и про нового начальника, и как Степаныч чуть не попался с выпивкой. А ещё — про службу. Петька любил эти истории. Слушал внимательно, глаза горят. Умный. Молчанием умел поддержать.
Расскажу про фронт, про товарищей, про то, как танки горели — слезу смахну, а он лапкой тронет, и сразу легче. Повезло с соседом. Любили друг друга. Только когда я пьяным приходил — осуждал. Даже от радио отворачивался.
Как-то раз напился с мужиками. Вернулся — Петька сразу под стол. Стыдно стало. Убрал бутылку, включил радио, закурил. Грустно. А Петька, хоть и обиделся, подошёл. Прижался, смотрит. Ну я и начал жаловаться. А потом понял — чего ныть? Крыша есть, еда есть, друг есть, который выслушает. Выбросил тогда всю выпивку. Только квас с воблой оставил. Петька не возражал. Сидит, нюхает рыбу, слушает, пока я не усну.
А потом он пропал. Неделю не было. Тоска. Включу радио — тишина. Пошёл в магазин — за бутылкой. Но тётка Катя, продавщица, руками упёрлась: «Не дам!» Зато пирожков с капустой всучила. А через три дня сама пришла. Румяная, добрая. Борщ сварила, пирожков напекла, поболтала — и ушла. Завтра, говорит, загляну.
Когда она ушла, осознал — как же мне не хватало тепла. Раньше Петька был, а теперь — Катя. Читать она любит. Приходит, ужин готовит, про книги рассказывает. Я — про войну, она — про мушкетёров. Я — про прошлое, она — про будущее. Смех в доме появился.
Через месяц я её в кино позвал. Волновался. Рубашку даже утюгом прожёг. Хорошо, запасная была. Давно я так не наряжался. Фильм смотрели, по парку гуляли, мороженое ели. Весело.
Привык. Возвращаюсь — Катя у плиты, радио тихо играет. Боялся — вдруг исчезнет, как Петька. Но однажды собрался с духом, подошёл, за руку взял: «Будь моей». Она ахнула, заплакала — и согласилась.
Сыграли свадьбу. Скромную. Родных у меня не было. Петька пропал, да и Катя бы не поняла его. А жаль — он бы порадовался за меня.
Через год стал мастером. А ещё через два месяца родилась Настенька. Шум, радость. И понял я — чего не хватало. Жизни. Людей. Тех, кто спасёт от одиночества, как когда-то Петька.
Как-то сидел, новости смотрел — вдруг Катя кричит. Вбежал на кухню — а она на стуле, половник в руке, а на столе… воробей. Старый, взъерошенный. Взглянул на меня — и сердце ёкнуло. Катя спрашивает: «Чего ревёшь?» А я не могу ответить. Только шепчу: «Петька. Вернулся…»
Вот так встречаются старые друзья.
