Меня зовут Татьяна Соколова, и живу я в Суздале, где Владимирская земля погружена в тишину у озера Неро. Пишу вам, потому что сердце моё рвётся на части, и нет мне покоя. Поделилась горем с подругой, но вместо сочувствия услышала лишь испуганный вздох: «Ты рехнулась? Не суйся в чужие страдания — сгорёшь!» Слова ранили, но не помогли — ищу выход, иначе задохнусь под этим грузом.
Речь о моём сыне Дмитрии. Ему 25, и живёт он с девушкой Людмилой в нашем доме. Жаловаться грех: оба трудятся, не тяготят нас. Люда — само добро: скромная, ласковая, с душой открытой. Но я знаю Димку лучше всех и вижу правду, спрятанную за улыбкой: он не любит её. Заботится — да. Нежен, внимателен, спешит помочь. Исполняет её мечты, как былинный богатырь: на праздники — букеты и подарки, после ночных смен забирает с работы. В выходные уезжают — то в деревню к товарищам, то на Кавказ лыжи катать, то на камчатские гейзеры.
Недавно Люда упала на склоне — едва костей не сломала. Дмитрий нёс её до гостиницы на руках, а ночью рванул в ярославскую больницу. Пока она с гипсом лежала, ходил за ней, как нянька: кормил, утешал, не отходил ни на миг. Со стороны — идеал мужчины, безумно влюблённого. Но я-то вижу: это спектакль. Сердце его молчит, и от этого мне невыносимо больно.
До Людмилы у Димы была Анна. Их страсть напоминала ураган: ссоры до хрипоты, слёзы, бурные примирения. Анна стала первой любовью — той, что выжигает душу. Ждала, что одумаются, да только она внезапно уехала в Австрию, бросив его. Полгода сын был как тень: не ел, не спал, словно призрак. Я ходила за ним по пятам, боялась, что не выдержит. А потом появилась Люда — тихая, как лесное озеро, умеющая слушать и гладить по волосам, когда грустно. Она — солнце в нашем доме, но для Димы это не любовь, а долг или благодарность.
Вот мука моя: открыть ли ей глаза? Сочтёте безумием, но молчать больше нет сил. Правда рано или поздно вырвется, как пожар, и всё испепелит. Представляю, как сломается эта девушка — добрая, искренняя, не заслужившая удара ножом в спину. Её мир рассыплется, как песочный замок под дождём. А я стою в стороне, зная, что её ждёт, но не смея шелохнуться.
Подруга права — лезу в чужую жизнь, где мне не место. Но как молчать? Материнское сердце вопит: спаси её, пока не поздно! Вижу, как Люда смотрит на Димку — с обожанием, с верой, что больно смотреть. А он? Играет роль виртуозно, но в глазах — пустота. Нет того огня, что пылал при Анне. Доброта его — не любовь, а я не могу притворяться слепой.
Иногда думаю: а вдруг ошибаюсь? Может, это мои страхи говорят? Нет — чувствую нутром. Дмитрий остаётся с ней из-за удобства, а не от тоски по ней. Мысль эта гложет, как ржавчина. Сказать Люде? Разрушить её иллюзии? Или ждать, пока он сам не разобьёт ей сердце? Боюсь: промолчу — стану предателем. Скажу — потеряю сына, а она возненавидит.
Умоляю, подскажите! Я не сумасшедшая — просто мать, видящая то, что другим неведомо. Больно за обоих: за Люду, отдающую любовь в пустоту, и за Димку, живущего во лжи. Что делать с правдой, жгущей душу? Как уберечь её, не оттолкнув сына? Стою на перепутье, где любой шаг — как нож в сердце. Помогите найти выход из этого ада!
