Никому не принадлежащий дом
Сергей вдруг оказался без будильника, проснулся в ожидании, будто знал, что уже половина седьмого, а на стене часы размазаны, тикают невидимым мелодичным эхом. Сквозь стены, в которые вслушивался, просачивалось чуть заметное урчание холодильника не то зверь притаился на кухне, не то дальний поезд.
Он уловил шорох мокрых шин где-то во дворе пробегали редкие машины, расплескивая серую воду асфальта. Улица была как вытертая школьная доска, ни лица, ни памяти. Он надел очки, почувствовав стекло невыносимо холодным и прозрачным, по-русски терпеливо задумался: «А куда сегодня эти очки меня привезут?»
Раньше всё было расписано, словно в старом школьном дневнике: ванная комната, где за стеной сосед по фамилии Козлов включал своё вечное радио «Маяк» или, может, только воспоминание о «Маяке»? А теперь Козлов по-прежнему включал радио и голос диктора перетекал застывшей рябью через штукатурку. Сергей слушал и думал: сегодня тоже можно что-то придумать, вычеркнуть день, как чужую фамилию из журнала.
Пенсия, три года как пенсия но жить хотелось в ритме, по цифрам, не утратить направления в клеёных коридорах времени. Он натянул спортивные штаны, словно подготавливаясь к бегу, хотя все трассы давно заросли одуванчиками старых привычек.
На кухне пустота, чайник ждал, вчерашний батон выглядел, будто обрубок берёзы в ложе хлебницы. Положил кусок хлеба в тостер, подходя к окну, через которое стыл взгляд на панельные дома седьмой этаж, а всё равно как в подвале воспоминаний. Внизу, к слову сказать, стояла его «Нива», покрытая прозрачной пленкой пыли, будто временное привидение. Он привычно отметил: поеду-ка в гараж крышу проверить, не протекла ли насквозь внутренняя география.
Гараж спрятан на другом конце города, за три остановки трамваев и ожиданий. Был когда-то смысл играть механика, торговаться о бензине «как жизнь», «сколько нынче за литр?» на языке отверток и гаечных ключей. А теперь СТО, шиномонтажи, доставка по клику, как в игре, где всё упрощается до одного касания.
Но гараж он не бросил, хоть и жизнь затоптала все дорожки. Там копились банки со жмением гвоздей, свёртки проводов, доски всё, что уходит в тень, но не исчезает. Как скелеты прошлых лет, пылятся, но будто ждут следующей весны.
И дача в деревне, в товариществе «Берёзка» избушка с кривым крыльцом, коридором-призраком, двумя комнатами и кухней-скворешней. Когда закрывал глаза в городе, видел щели в полу дачи: череду дождей по крыше, треск дерева, разговаривающих в темноте щелей. Дом достался ему и жене по наследству, от родителей жены, почти как испорченная фамильная реликвия. Два десятка лет назад ездили туда с детьми, возились на грядках, жарили картошку, слушали Владивосток на магнитофоне.
Но жены давно нет, дети разлетелись по разным спальням городов, обзавелись своими бытовыми схемами. Дача и гараж остались жить с ним, как стражи его внутренней карты: вот квартира, вот дача, вот гараж три точки, которых нельзя расшевелить или переместить.
Чайник зашипел, пара разлетелась, будто серые облака под потолком кухни. Сергей сделал себе чай, присел напротив сложенного свитера немой свидетель вчерашней беседы.
Дети приезжали вечером: сын с невесткой и ураганом-малышом внуком, дочка с зятем, тихий семейный круг на московский манер. Всё повторяли: отпуск, кто куда, кто за сколько, рубли складывались в сплетённую корзинку разговоров, но всё возвращалось к «деньгам» как снег к апрелю.
Сын пожаловался: ипотека, проценты рубли сыплются густым чернозёмом. Дочь: садик, кружки, одежда уходит, утекает. Сергей кивал: он ведь сам когда-то считал копейки до аванса. Где тогда была его земля? Только койка в коммуналке и дальний свет надежды.
Сын помедлил и вывернул фразу, как камешек в руке:
Пап, мы с Аней думали с Катей советовались… Может, чего-то продать? Ну, дачу… или гараж. Всё равно почти не ездишь.
Сергей отшутился, но ночью слова пульсировали: «всё равно не ездишь, не ездишь». Как эхо, сбившееся с тротуара жизни.
Он доел бутерброд, убрал стакан в раковину, и стрелки часов вдруг застыли на восьми. Сегодня поеду на дачу, раз уж память всё равно не даёт покоя. Проверю, как там после зимы, сам себе докажу, что не стал привидением между двух адресов.
Оделся, ключи от дачи и гаража два металлических талисмана положил в карман куртки. В коридоре длинное зеркало, в котором отражение всё тот же человек, волосы седые, глаза уставшие, но живые; воротник торчит: «я ещё здесь, не проигран».
В гараже замок скрипел, дверь будто сопротивлялась туда входить нужно с мощной уверенностью. Запах бензина, густая паутина, обрывки памяти на полках: старый домкрат, доски для скамейки, которая так и не была построена в летних снах.
Взял инструменты, пару канистр и поехал дальше, петляя среди трещин обезличенной дороги. За городом грязный снег на обочинах, в садовом товариществе всё было из сказки Маршака: сторожиха в пуховике кивает, будто стережёт не ворота, а порог между снами.
Дачный дом принял его этой межсезонной неподвижностью: кривой памятник прежним праздникам. Прошел по дорожке, ступая по прошлогодней листве, ощущая себя идущим по старой грампластинке.
Внутри затхлость с примесью остывших вечеров. Открыл окна, послушал, как ветер вводит воздух в дом новым алфавитом. В кухне эмалированная кастрюля, где из чего-то варилась морось детства. На дверном гвоздике связка ключей, амулет из прошлого.
В детской комнате двухъярусная кровать, плюшевый медведь с утерянным ухом, заботливо примотанным изолентой; сын когда-то плакал над этим ухом, теперь Сергей улыбнулся времена, где слёзы были магнитом семейности.
На участке мангал ржавеет в одиночестве, но воспоминания проникают сквозь ржавчину: картошка на углях, чай в стеклянных подстаканниках, смех соседей по участку.
Сергей вздохнул, привёл в порядок дорожку и крыльцо, примерил крышу сарая. Нашёл пластиковый стул, сел и слушал заледеневшую воду с крыши и лай собаки вдалеке как будто кто-то напевал старую песню.
Проверил телефон, строчки мессенджеров: «Давай поступим разумно, пап», писала дочь. Разумно искусственное слово, придуманное где-то в парламенте или очереди в «Сбербанке». Разумно оставить всё, откладывать немереное, стариться по правилам.
Сергей понимал: у них свой смысл, но сейчас, под этим небом, пахнет землёй, а не рублями или цифрами. Для него это про другое.
Посмотрел на дом, на заржавевший ключ, повесил замок словно цепь старых привычек и поехал назад в город, оставив часть себя, затерянную между берёзками.
Дома сумка с инструментами, чайник, а на столе записка: «Пап, придём вечером. Поговорим. С.»
Вечером пришли все втроём, внука оставили у бабушки. Всё резонно: коридор, тихий разговор, чай и конфеты никто не притрагивается, будто боятся обжечь память. Пустяковые фразы: как внук, как погода, как тянется пробка.
Дочка смотрит на брата, тот ей кивает. И она произносит, будто выбрасывает якорь:
Пап, давай по-честному. Нам всем надо определиться.
Сергей сжимает в себе холодный ком. Кивает: Говорите.
Сын начинает жонглировать фактами: квартира неприкосновенно, мы про неё и не думаем а дача Там тяжело, нескончаемые деньги в ремонт. Сегодня был всё в порядке, упрямо отвечает Сергей.
Сейчас в порядке, вмешивается невестка, а через пять лет? Через десять? Мы же все смертные
Сергей спохватывается: слишком прямолинейно, будто рубят берёзу топором. Дочка говорит мягче: давай продадим, деньги разделим, часть тебе на спокойную старость, часть нам мы ипотеку могли бы закрыть, ты ведь всегда хотел нам помочь
Он действительно хотел, когда силы были, когда работал ещё по контрактам. Я ведь помогаю, грустно напоминает. Внука забираю, продукты приношу
Сын усмехается нервно: Папа, это не помощь Нам сейчас нужна настоящая сумма, чтобы выдохнуть. Это ведь имущество.
Имущество слово звучит инородно. В этой кухне всё казалось неуловимо чужим. Он делает глоток остывшего чая.
Для вас имущество. А для меня это куски жизни. Гараж я строил с отцом, кирпичи таскали вдвоём. А дача вы там росли.
Пауза. Сын мягче: Мы понимаем Правда. Но туда никто не ездит. Всё пустует. Был сегодня, упрямо повторяет Сергей. А до этого когда? Осенью?
Время подвисло. Обычное не их время. Слово «оптимизация» висит в воздухе, как цыганское заклинание. Ладно, что предлагаете?
Сын оживился: уже договорились с риэлтором, документы одно движение. Всё оформим, только доверенность.
Квартиру не трогаем, дочка обрывает волны подозрения. Это твой дом.
Сергей задумался: дом ли только квартира? Или дача и гараж те же дома, только во сне, во временных перелесках памяти?
Он подходит к окну. Во дворе огни, как огоньки над зимней Волгой.
А если не хочу продавать? спросил, не оборачиваясь.
Это твоя собственность… Конечно, мы не заставим, осторожно тянет дочка.
Сил меньше, соглашается он, но решать могу сам.
Сын громче: Пап, пойми ты цепляешься за устаревшее, а нам тяжело, рубежи жизни другие, новое время, проценты, дети
Сергей вдруг действительно чувствует вину: а если его не станет, всё разлетится, превратится в путаницу наследства, обременит их хлопотами.
Если оформить дачу на вас, а я пока буду ездить?
Они переглянулись. Невестка строго: всё равно останется проблема. Мы не будем ездить туда часто, у нас свои заботы.
Не прошу ездить, сам пока могу, он упрям.
Дочь думает: Может быть Но нам эта дача уже чужая. Мы вот даже о переезде подумываем, в Нижний Новгород, например. Там дешевле.
Сергей испугался: даже не знал, что дочь это обсуждает. Для них будущее где-то там. А он сидит в точке, похожей на российскую матрёшку: квартира, гараж, дача, и так до бесконечности, пока очередная оболочка не треснет.
Дальше разговор заходит по кругу. Они о кредитах и процентах, он о памяти и руках, устающих не от работы, а от одиночества.
Пап, всё сгниёт, если оставишь превратится в развалины.
Сергей сердится: Ты этим развалинам жизнью научился! Сын: Было, прошло. У меня время другое.
Ладно, сурово рубит Сергей, я подумаю. Не сегодня. Это не шкаф продать.
Они уходят молча. Дочь обнимает крепко: «Мы не против дачи, честно. Просто боимся за тебя».
Сергей молчит. Пустая кухня полна недопитых чашек и усталостью. Он долго сидит без света, за окном горят города: окна соседей, фонари сквозь снегопад. Достаёт документы: паспорт, свидетельства, план участка маленький прямоугольник, линии грядок под пальцем почти как азбука прошлого.
На следующий день в гараже холодно, Сергей капается в ящиках: выбрасывает скопившееся «на всякий случай» гвозди, ключи, провода.
Появляется сосед Серёга, бодр, сед:
Хлам-то зачем, Серёга? Продал бы гараж, как я. Сыну на «Ладу» помог.
Сергей молчит; сосед уходит хлопотно и легко, как будто продаёт не гараж, а вчерашний день.
Тяжёлый ключ согревается в ладони. Было время сын бегал по гаражу, крутил гайки, как будто этот навык семейное привидение.
Вечером он снова тянется к телефону.
Решил, говорит дочери. Оформим дачу на вас с Сашей. Но продавать нет. Я пока буду ездить. Потом сами решите.
Ты уверен? шепчет она. Он соглашается, хотя сердце не верит: будто отрезает себе палец. Но, видимо, по-другому нельзя.
Через неделю государственный нотариус. Подписи, документы, рубли не звенят, но что-то звенит в ладони, где дрожит ручка. Сын благодарен, дочь сдержанно ласкова. Сергей понимает: теперь он тоже помог им избавил от будущих хлопот.
Гараж не отдаёт. Пока. Не потому, что жаден, а чтобы не превратиться в телевизор под пледом. Это дети поняли.
Жизнь не изменилась: квартира как крепость, дача теперь как гостевой полустанок, ключ в старой руке, поездки по весенним рельсам памяти.
В первый раз после бумаг Сергей приехал один солнце в апреле сулило перемены, но калитка скрипела как всегда, дорожка к крыльцу чувствовалась своей.
В доме всё по-прежнему: кровать, медведь, деревянный стол. Сел у окна на табурет солнечный луч выписывал на дереве карту прожитых лет; память о детях, их лёгких шагах, теперь растворённых в звонке банковских переводов.
Он знал: когда-нибудь они продадут дом. Может, через год, пять когда он не сможет ездить. Возможно, и правильно. Но сейчас дом стоял, крыша не течёт, грядки дышали живой землёй.
Вышел во двор, наклонился к почве земля тягучая, чёрная. Воткнул лопату: для себя, не для будущих цифр или договоров. Руки ныли, спина отдавала эхом, но он копал, как будто откапывает себя из сугробов недосказанности.
Вечером на крыльце протёр лоб земля лежит в ровных бороздах. Над участком розовое московское небо, а издалека докатилась птица, которой не было видно.
Он глядел на дом, на фасад и лопату, на свои следы на сырой земле думал: а что дальше? Ответа не приходило. Только ощущение, что прямо сейчас он в нужном времени и месте.
Он вошёл в дом, выключил свет, запер двери. На крыльце стоял, прислушиваясь к глубокой тишине, храня вслух шёпот прожитых лет. Замок щёлкнул в руке, словно подтверждая: здесь был человек, чей дом, возможно, уже не его. Но земля под ногами всё ещё ждёт его шага.
Ключ он сжал в ладони; вскоре его передадут по наследству или продадут. Но он, Сергей, успел перекопать сегодня хоть одну грядку для себя. Чтобы помнить: дом принадлежит тому, кто помнит, как пахнет его земля.
