Старый чемодан
Алина гневно выбежала на крыльцо, захлопнув калитку с такой силой, что во дворе залились лаем соседские псы. Опять перепалка с бабкой. Вечное: «Прополи морковь», «Помоги с вареньем», «Хватит в телефоне копаться». Как будто у неё, восемнадцатилетней, нет дел важнее, чем копаться в огороде!
— Алина! Ты куда?! — крикнула ей вслед Татьяна Степановна. Но внучка уже шагала по раскалённой пыльной дороге, не оборачиваясь. Идти было некуда, но возвращаться — тем более не хотелось.
Добрела до речки, опустилась на причал и уставилась на закат, медленно тонущий за соснами. Горечь подступала к горлу: на родителей, сваливших в Америку «на заработки» и бросивших её тут; на бабку, которая вместо того, чтобы отпустить в Питер, заперла в этой дыре. Алина уже поступила в институт, впереди новая жизнь — а она тут, с банками солений возится.
Наутро бабка постучала в дверь:
— Алиш, помоги-ка. Банки в погреб донести надо. Сама я — ноги не слушаются.
Сжав зубы, Алина поднялась, умылась и пошла. Банки оказались тяжёлыми, лестница — скрипучей. Таскала в несколько заходов. На последнем спуске в углу заметила старый, облезлый чемодан, покрытый паутиной.
— Бабуль! А это чё за хлам?
— Да откуда ж мне знать… Наверное, дед твой оставил. Я с тех пор, как его не стало, в погреб не спускалась.
Любопытство разгорелось. Не слушая ворчания бабки, Алина вытащила чемодан на свет. Кожа потрёпана, замок заржавел.
— Брось эту рухлядь, — проворчала Татьяна Степановна. — Мало ли что там.
Но Алина уже копалаcь в потрёпанных рубахах, пожелтевших фото и каких-то бумажках. На самом дне лежал аккуратный конверт. На нём выведено: «Лене. Прости и пойми». Почерк узнаваем — дедовский.
— Можно? — спросила внучка, глянув на бабку.
Та кивнула. Алина развернула письмо. Оно дышало болью. Дед Николай каялся перед некой Леной. Писал, как любил её и как погубил всё ревностью. Дата — 1972 год. Бабка побелела.
— Это… через год после нашей свадьбы, — прошептала она.
— Может, не надо рыться? — тихо сказала Алина.
— Нет. Теперь я обязана знать. Где это место, о котором он писал: «где я разбил её сердце»?
Поздно ночью бабка попросила внучку найти билеты в город под Тверью.
— Просто найди. Я должна там побывать.
Назавтра они сели в поезд. Путь был долгим, и всю дорогу бабка говорила. О юности, о встрече с Николаем, о замужестве по любви. Но где-то внутри всегда щемило: он будто делил сердце пополам.
Приехав, вызвали такси и отправились по адресу из письма. Дом — деревянный, ухоженный. Пока стояли у калитки, сзади раздалось:
— Вам кого?
Обернулись. Перед ними стояла старушка лет восьмидесяти, крепкая, с острым взглядом.
— Здравствуйте. Вы не знаете Елену Миронову? — спросила Татьяна Степановна.
— Дочь моя, — улыбнулась та. — Давно во Пскове живёт.
— А Николая Савельева помните? Я его вдова…
Женщина ввела их в дом. Представилась — Марфа Ивановна. Рассказала, как Николай когда-то служил здесь. Лена, её дочь, работала в госпитале медсестрой. Любили друг друга, собирались под венец, но кто-то нашептал, будто Лена ему неверна. Николай поверил — ушёл. Лена не простила, но продолжала любить. Через два года собралась замуж. За месяц до свадьбы пришло письмо от Николая. Но Марфа Ивановна вскрыла, прочла — и отослала обратно.
— Хотела, чтобы она не оглядывалась. И знаешь? Не ошиблась. Она счастлива. Всё у неё сложилось. А ты, Таня, жизнь прожила честно. Значит, так и надо было.
Алина с бабкой вышли молча. По щекам Татьяны Степановны катились слёзы.
— А если бы она прочла… — прошептала она уже в гостинице.
— Бабуля, жизнь назад не отмотаешь, — тихо сказала Алина. — Ты была его женой. Он любил тебя. И ты его.
Татьяна Степановна кивнула, прижала внучку и впервые за много лет улыбнулась по-настоящему.
